Форум » Община Виссариона » Байки про ЗО (продолжение) » Ответить
Байки про ЗО (продолжение)
Lenhen: Байка про Йохила Зимой это было. В феврале. Возвращались Йохил с Людкой от сына. Он у них на учебе учился, где-то в мастерских. Ну да это не важно. Важно, что возвращались. А зима в тот год какая-то была ненастоящая – вялая, талая и ленивая. С машинами в этот день не везло. Пришлось идти пешком от деревни к деревне, и километра двадцать два они уже отмахали. Пришли в Бугуртак. А место это замечательное тем, что зимою можно из этой деревни домой добираться по зимнику. Километров 80 при этом экономилось. Пришили они к знакомым. Чаю попили. В окно посмотрели: светло еще. Да и пошли домой. Накануне пурга была. Снегу намело столько, что тропы-то не было. Только санный путь проложен был, да и тот не был плотным. Так, пара – тройка путников проехала. Времени было уже часам к четырем. Если бы шли пешком по хорошей дороге, то успели бы до темноты в Качульку. А там - друзья. Там переночевать можно. Но это при одном условии – по хорошей дороге. Пошли. Держались колеи от саней. . *********** Нужно сказать, что приехали они в эти места не просто так. Людка угодила в секту. Продали свои квартиры, детей сгребли да и поехали. Новый учитель Людкин обещал тропики в Сибири и жизнь вечную. А кто ж тепла и жизни не хочет? И Людка захотела. Людка, она хорошая была. Только заполошенная. Но очень добрая. Всех решила спасти. Народ в ее семье не сразу догадался, что его спасают. Снаружи, из мира, это выглядело как издевательство: мяса они не ели, меховые вещи не носили, денег им нельзя было иметь, они – эти деньги, душу губят. Да чего там мясо! Им нельзя было еще хлеб есть, чай пить, маслом постным еду заправлять… А если снаружи внутрь заглянуть, прислушаться и приглядеться, так и Людку понять можно – ну спасала баба мужиков своих. Их у нее четверо – муж и сыновья. Парни – красавцы. Понятное дело, спасать нужно. Да хотя бы парней от армии! ************ Я-то отвлеклась, а они тем временем шли. Шли и за жизнь разговаривали: - Дура ты, Людка! Зачем мою дубленку водиле на контейнерной задарила? - Йохил! Да кто же знал? Я думала, что зима последняя будет. – Сбивчивой скороговоркой говорила Людка. - Ага, .. ты бы хоть у него фуфайку взамен взяла! - Йохил, да кто ж знал-то? Учитель-то тропики обещал, а они не наступили… - Нашла, кому верить! Пока говорили, прошли почти всю дорогу. Но сначала стемнело. Уже появился силуэт знакомого берега, а значит, и идти осталось совсем немного – не больше двух километров. Ноги радостно задвигались быстрее. А колея куда-то пропала. - Йохил, - растерянно заговорила Людка, - а где колея-то? - Не понял пока, - буркнул он. - Вот она идет, идет, идет…- Людка шла по следу, - а там вот кончается… А куда сани деваются, раз колеи нет? Йохил увидел, наконец, воду и расхохотался: - Людк, они здесь в воду падают и тонут. Людка осторожно пошла по колее и обнаружила, что пропадает она как раз в том месте, где начинается вода. Насколько хватало глаз, вдоль реки, всего-то метра два шириной, шла промоина. Лед вытаял этакой лентой от берегов и держался лишь на самом себе. Потом, по весне, вся эта лента медленно трогается и с электрическим треском, почти с шорохом, начинает свое движение. Лед начинает ломаться, встает дыбом, переворачивается, переливаясь на солнце, и движется. – Величественное зрелище. Но до весны далеко. Только промоины по кромке. Вот он берег. Вот она – кромка, а перейти нЕкак. Людка, не долго думая, разулась и ступила в воду. Воды оказалось по щиколотку. – Фигня! Она быстро перебежала на берег. Уже растирая себе ноги она крикнула: - Йохил, да тут не глубоко! Снимай валенки и быстро беги ко мне. А Йохил родился в теплых краях. Воды он вообще побаивался, как и холода. И лезть в февральскую воду ему явно не хотелось. Он наотрез отказался форсировать два метра , оставшиеся до берега, вброд. - Что ты, Людк! Совсем сбрендила, да? Я же сдохну прямо здесь! Что хочешь делай, а я не пойду. - Йохильчик, родненький, - причитала Людка, - что же нам возвращаться что ли? А? - НЕ ПОЙДУ! - Йохил, а может, вдоль пойдем? А вдруг там где перейти можно, может, перешеек какой? Подумал Йохил и согласился. А куда деваться? Ночь на дворе, впереди два метра холодной воды, а позади – семь километров уже невидимой санной колеи. Пошли они вдоль берега. А кромка льда ну никак к берегу не примыкает и даже, как кажется, дальше от берега отходит. А вода - точно глубже становится. Людка вдоль берега бежит, в руках колготки, валенки… Холода и не замечает вовсе. А Йохил по кромке воды идет, в валенках. - БУЛЬК, БУЛЬК, БУЛЬК… - скалываются и падают в воду кусочки льда. Валенки тем временем как-то отсыревают, воды напитываются и снег рыхлый на них все липнет и липнет. Они с каждым метром тяжелее и круглее становятся. Прошли они метров сто. Устали. А перемычки нету. Что ж, так и идти что ли? И куда так придешь? И когда? Что делать? Посовещались. И назад пошли. Вернулись к исходной позиции. - А давай я тебя перенесу, - вдруг предложила Людка. - Это как? - Да как, как? – на спине! - Ну, давай… Попробуем. Вообще-то Йохил некрупный –росту среднего, да и не толстый совсем. Просто в Людке росту метра полтора всего. Ну, она опять воду перебежала, встала у кромки, повернулась спиной и говорит: - Садись. Йохил навалился Людке на спину. И повис. Он повис всем своим телом и всеми вещами, которые на теле были, и валенками, круглыми от снега, и даже сумку захватил. Он-то повис, а Людку клонить вниз стало. Все ниже и ниже. Нос к воде все ближе и ближе. - Ты куда? – удивился Йохил. А Людка и ответить не может, кряхтит только. - Не, так не пойдет – заключил он и слез обратно на лед. Людка выскочила на берег и снова растерла себе ноги. Часа полтора уже прошло как они по берегу бегали, а воз и ныне там – Йохил на льду, как челюскинец, а Людка, как паром, бегает туда-сюда. Что делать? - Йохил! – скороговоркой запричитала Людка, - ну давай, родненький, ну разуйся и перебеги эту воду, а? А я тебе ноги колготками разотру, ты даже замерзнуть не успеешь… Долго решался на этот шаг Йохил. Стоял-стоял, выдохнул и медленно стал снимать валенки, носки, штаны закатал и, набрав полную грудь воздуха, с истошным криком ринулся в воду. Орал он дольше, чем бежал. Выбежал на берег, плюхнулся спиной в сугроб и задрал прямые ноги: - Растирай скорее, а то завтра помру! Людка схватила колготки и быстро растерла ему ноги. Обулись, вещи собрали, дальше пошли. Пока шли оставшиеся метры, одежда и валенки колом от воды стали. Так с грохотом и ввалились к друзьям, а там – сплошной хеппи енд: чай с малиной, горячая печь, мягкий диван и пуховые одеяла. И даже утром никто не закашлял.
Дембель: Владимир Художник пишет: Ну да и им это было за счастье. Хорошо, когда другим хорошо. Точно!
Дембель: Про Петровича История эта случилась много веков назад. Жил да был один буддистский монах по имени Петрович. Впрочем, наверное, это было отчество. А может все же имя, точнее русифицированный перевод с санскрита. Был этот монах хоть и праведником, но говорят, был он о-очень заносчив. И как-то раз он так сильно своей заносчивостью (или еще чем еще) «достал» Далай-Ламу, что тот его сослал в тело мухи. Наложил на него свою буддистскую епитимью, типа, во искупление своих грехов тяжких, должен сто раз прожить в теле мухи, и не просто так прожить, а важно чтобы он заканчивал свое очередное мушиное воплощение насильственной смертью от руки человека. И длятся его мытарства уже много-много времени. Иногда добрый человек возьмет, да и взмахнет своей волшебной мухобойкой, или еще чем, и в очередной раз прервет цепочку Петровичевых воплощений, и приблизит его к нормальному человеческому существованию… Историю эту рассказал мне на ЗО один брат по имени Герман. Мы сидели у нас дома, было полно мух и те нас страшно донимали. А что было делать с ними мы не знали, так как убивать их было нельзя – мы ведь были посланцы света, которые не то чтобы сущность какую убить, подумать ни о ком не имели право плохо! И вдруг Герман ловким движением руки прихлопывает одну назойливую муху. Смотрит на нее внимательно и говорит: «А, Петрович! Здорово!» С тех пор мы мух колотили безо всякого ущерба для своей совести...
Дембель: Ganesha пишет: На одном из семинаров мне понравилась идея психолога, что "если человек имеет только одну точку зрения на ситуацию, это идиотизм, две точки зрения - это шизофрения, три - тогда только можно считать его человеком. Философ Тихомиров (это философский псевдоним Авессалома Подводного) сказал как-то: "Раздвоение личности - это когда из всего сонма голосов, которыми переполнена душа человека, отчетливо начинают быть слышны только два". (цитата неточная)
manana: Сегодня прочла все посты Дембеля и Ленхен... очень сильно... так трогает ... нет у меня слов, чтоб выразить эти чувства... наверно, просто признаться в любви! ====================================================== У меня вопрос - наверно ко всем форумчанам - в ваших постах иногда мелькает слово - исполнять - или спрошу конкретней - что исполняли и исполняют виссарионовцы? мне непонятно значение слова исполнять в темах об общине
Lenhen: manana пишет: что исполняли и исполняют виссарионовцы? Манана, виссарионовцы "исполняют" истину - это местный сленг, берущий начало от самого Вс, это его фразы в стиле "вы призваны исполнить истины, которые я вам даю". а еще "исполняли любовь" - мы иронизировали по этому поводу: "Исполнение любви с выходом!" "Знатный исполнитель любви", "заслуженный исполнитель любви" - ну , тут благодатная почва для буйного воображения.
aargh: Lenhen пишет: тут благодатная почва для буйного воображения. Слова народные. Исполняется впервые. :)
manana: Благодарю Ленхен! "исполнять истину " !- это круто- лихо придумано. все равно не представляю как можно исполнять истину - не доходит.. А - "призваны исполнить" - это еще круче! Конгениально....
Lenhen: manana пишет: все равно не представляю как можно исполнять истину - не доходит.. дык! если ба доходила ба! - дык и община ба получилася ба!
Ganesha: Аааааааааааааааааааааа !
Lenhen: Ганеша, мне так и хочется тебя переименовать в ГОнешу, от слова "ГОНИШЬ"!
Ganesha: Да я замечал, меня надо иногда останавливать. Ленхен, как там свет-Дембель ?
Дембель: Дело было в 1992-м году. Может, кто из молодежи плохо помнит, что это был за год – так я напомню. Это был год великого Ельцинско-Гайдаровско-Чубасового передела. 2-го января того года отпустили цены на все и вся, и у людей, словно почва ушла из-под ног, ощущение было невесомости, как при затяжном прыжке без парашюта. Накануне реформы из магазинов исчезло все – даже спинки минтая. Витрины зияли стерильной чистотой, не предвещавшей ничего хорошего. 1-го января, накануне реформы цен, дети и животные не могли наесться. Они не ели – жрали, причем целый день. Казалось, страх голода висел в воздухе, этот-то страх они и улавливали … Ну да ладно, чего уж там, год был жутко тяжелый. Все и выживали, как могли. Я на свою зарплату младшего научного сотрудника кое-как сводил концы с концами. Жена не работала, так как летом того года у нас в семье родился ребенок. Дополнительных приработков почти не было, так как занятия наукой не предполагают каких-то калымов, поэтому мне, как и остальной научной братии приходилось особенно тяжко. У нас был участок земли, он и выручал. А еще осенью я засобирался съездить со своими знакомыми туристами за клюквой, далеко на север Томской области. В сентябре мы отправились в свое путешествие. Экспедиция должна была занять несколько дней. Сутки с лишним до таежной станции, куда не ходят автомобили, так как болота кругом, обычной дороги нет. Затем, от станции примерно десять километров по железке, перевозя за собой поклажу с помощью самодельной тележки. От железки еще примерно два часа до стойбища, ну а там уж как повезет. Обратно – тем же путем. Если учесть, на обратном пути у каждого был груз весом килограммов семьдесят-восемьдесят, становится понятно, зачем мы везли с собой туда тележку (точнее колоса от тележки, все остальное мы делали на месте). Август в том году стоял какой-то плаксивый. Вообще-то в нормальный год август у нас сухой и теплый, но тогда я за три последние августовские недели ни разу не видел кусочка голубого неба. То дождь, то туман, то просто пасмурно. Один мой приятель (тоже из нашей клюквенной компании) перед этим съездил в тайгу, что поближе – за брусникой. Так вот, как он мне признался, в конце второго дня он стал сомневаться, а стоит ли расстегивать штаны чтобы пописать - все и так было мокрое насквозь, дождь лил не переставая. Вот при таком раскладе мы и двинули в путь. Нужно было доехать до станции Тайга, там ночью пересесть на пассажирский поезд, следовавший до Белого Яра. Поезд этот мы называли бичевоз, по характеру перевозимого им груза. У нас, между прочим, вид был не самый презентабельный, а у местной публики – и подавно. Ночью погрузились в поезд и удрыхли. Проснулся я часов в 11 утра на какой-то небольшой станции. За окном сияло солнце, небо было иссиня голубым, на нем - ни облачка! Я вышел на перрон погреться и понежиться в лучах уже почти забытого солнышка. Я постоял и понежился в его теплых лучах, а потом зашел в помещение станционного вокзльчика. Ничего мне там не надо было, зашел просто так – поглазеть. По-видимому окружающая благостная обстановка так на меня подействовала, а может и спросонья, но я совсем потерял бдительность. Я почему-то решил, что перед тем как нужно будет отправиться поезду, диктор об этом обязательно меня предупредит… Почему я так решил? На станции, может, все репродукторы к этому времени уже успели сдать в металлолом. Или диктор заболел. Или еще что-нибудь в этом роде. Короче, меня никто ни о чем не предупредил, а когда я вышел на перрон, вдоволь насмотревшись на интерьер вокзальчика, поезда на перроне не было. Я потер руками глаза. Поезд не появился. Я ущипнул себя за плечо. Поезд все равно не появился. И тут до меня медленно, совсем медленно стал доходить смысл происходящего. А происходящее было и трагичным, и комичным одновременно. Факты – упрямая вещь, и эти факты мне говорили, что я отстал от поезда. И не просто отстал, а еще и остался без документов вещей, да, в общем-то, почти без одежды, если не считать футболки и трико, в которых я вышел на перрон. Честно говоря, тогда я даже не испугался, наоборот, мне почему-то стало очень весело – в таких переделках я еще не бывал. По Памирскому тракту от Оша до Хорога автостопом путешествовал, было дело. Без билета на поездах – сколько раз ездил. Пешком, наверное, больше тысячи километров протопал, но чтобы так вот вляпаться – это в первый раз. Самое прикольное было то, что следующий поезд был через двенадцать часов (это я знал наверняка), а еще я точно не представлял, куда мне предстоит добраться. Я был на месте предполагаемого сбора уже за год до этого, и приблизительно знал дорогу, но найти место сворота с железной дороги, а затем найти путь, пролегающий по болоту до прошлогоднего стойбища в одиночку, казалось мне маловероятно. Оставалось себя корить за то, что дорогу я запомнил в прошлом году не очень хорошо. Я сказал сам себе: «Посмотрим, как ты на этот раз сможешь выкрутиться?» Ситуация была хреновая, но, как я уже сказал, было почему-то весело. Пораскинув некоторое время мозгами, я решил сходить к диспетчеру. На мое счастье нашлась одинокая живая душа в форме работника железной дороги. Нашел я эту душу не сразу, и в достаточно неожиданном, с моей точки зрения, месте, но все-таки нашел. - Что, отстал от поезда? Ничего страшного, сегодня в ту сторону проедет диспетчерский поезд. - Когда? Да часа через четыре – пять, ты тут отдохни пока где-нибудь, поезд вон там остановится если что. Когда примерно через час я опять заявился к диспетчеру, он сказал, что планы изменились, и поезд проедет раньше - уже через час. И так, я оказался на диспетчерском поезде. Поезд – это было громко сказано, на самом деле этот поезд состоял из одного вагона, точнее не вагона, а тепловоза. Я первый раз в жизни ехал в кабине вместе с машинистами. Я чувствовал себя восьмилетним пацаном, которому старшие ребята разрешили покататься на взрослом велосипеде. Все видно – рельсы, шпалы и тайгу. А тайга вокруг стояла дремучая - вековые ели росли так густо, и кроны их поднимались так высоко, что солнца сквозь них почти не было не видно. Томская тайга не такая как Саянская. Там нет осин и берез, деревья выше, и темнее, что ли. По дороге болтали с машинистом и его помощником. Похоже, я был не редкий бедолага, попадающий в подобную ситуацию, так что моему появлению они совсем не удивились и лишних вопросов мне не задавали. А я всю дорогу молился всем святым на земле Российской просиявшим, о том, чтобы мои товарищи до моего появления не успели бы добраться до места, после которого они растворились бы в придорожных болотах. Ехали мы взаправду быстро, но поезд догнать не успели. Когда мы приехали на нужную мне станцию, он уже ушел. Компаньонов моих на станции было не видно, наверное они уже отправились в путь - изображать бурлаков на Волге, точнее, на железной дороге. Я прикинул, что они могли придумать с вещами, и пошел к кассиру. Строгая тетенька-кассирша спросила, как меня зовут, откуда и куда я еду, после этого с видом царицы Екатерины, дарившей кузнецу Вакуле чиривички для его Оксаны, указала на неприметно стоящий в углу мой рюкзак. Сразу стало как-то легче, по крайней мере, можно было в случае чего отступать. Впрочем, отступать я и не собирался, а засобирался чапать по шпалам дальше, надеясь, толи на авось, толи на свою зрительную память. Однако машинисты предложил мне не торопиться, так как после обеда они должны были ехать дальше в том же направлении и могли бы меня подбросить дальше. Я сидел как на иголках и смотрел, как они, никуда не торопясь, поглощали свои бутерброды с ветчиной и вареные яйца. Вот он медленно проглатывает очередной кусок, а мне мерещится в этот момент, что мои друзья уже преодолевают последние метры до поворота. Вот он чистит скорлупу с очередного яйца, а мне кажется, что товарищи уже стаскивают телегу в придорожные кусты и снимают с нее железные колеса. Виду не подою, но внутри все неспокойно. Наконец мы трогаемся в путь. Я, как Христофор Колумб, подплывающий к Америке, или командор Беринг, подплывающий к той же Америке, только с другой стороны, зорко всматриваюсь в придорожные пейзажи, пытаясь в приближающихся иногда просветах угадать заветное место поворота. Все тщетно. Когда мне уже казалось, что заветный поворот уже остался позади, впереди показались какие-то бичи. Видя приближающийся поезд, они стали суетиться и стаскивать что-то с путей. - Не твои друзья там суетятся? - спросил машинист меня. Я еще не успел как следует разглядеть путешественников, но логика уже подсказала мне, что вряд ли в этом глухом уголке еще кто-нибудь кроме них прется по этой железке. И вот что интересно, я даже не испытал каких-то эмоций – радости, облегчения, еще чего. Я почему-то воспринял этот факт как само собой разумеющееся событие. Мне даже сейчас интересно, почему это так? … Когда под шум паров затормозившего тепловоза и звуки несуществующего оркестра я спускался по трапу белоснежного лайнера тепловоза, аплодисментов не последовало. Скорее была немая сцена из Гоголевского «Ревизора». До места поворота от железки мои друзья не успели дойти буквально сто метров. P.S. Клюквы мы тогда набрали много, и она меня здорово выручала. Когда кончались деньги и нечего было есть, я ходил на стихийный базарчик, расположившийся неподалеку от дома и ее продавал. Торговать клюквой - это конечно не так круто, как семечками, или промышлять сбором пустых бутылок, но тоже полезно для выработки правильного отношения к жизни…
Дембель: Начитался я Кошиных баек, и самого на воспоминания потянуло. Я ведь чего сообразил. Во времена моей студенческой и постстуденческой молодости меня изрядно потаскало по разным уголкам Средней Азии. Тогда это было в порядке вещей, ведь в одной стране жили, сейчас тем, кто помоложе, наверное, это кажется экзотикой – Узбекистан для них звучит почти также как Пакистан. Для нас же разница была огромная. Самая комфортная республика, с точки зрения проживания русского по национальности человека, был, пожалуй, Казахстан, или Казакстан, как сейчас говорят. Самое комфортное, что живут там люди, по менталитету очень близкие нам, даром что черты лица тюркские. Если в Таджикистане или Киргизии и случались какие-нибудь инциденты, типа драки в аэропорту, то в Казахстане ничего подобного не происходило, за все годы моей славной молодости. Хотя вела себя иногда наша альпинистская братия, мягко говоря, нагловато. Вот, например, в Алма-Ата (так правильно говорить по местному, не в Алма-Ате, а в Алма-Ата) есть центральная площадь, которая носит название Абая. И памятник этому самому Абаю, само собой. Абай – это почитаемый всеми местными народный просветитель, все равно что Пушкин для нас. Огромная такая статуя ему воздвигнута, метров десять в высоту. Среди нашей братии ходили легенды, что в былые годы самым главным событием завершающегося альпинистского сезона было торжественное водружение на голову Абая … ведра. Да, самого обычного ведра, как в том анекдоте про военную кафедру. Подполковник велел студентам покрасить серебрянкой учебную ракету. Тем лень ее красить. Налили в ведро краски и забросили на самый верх стоящего вертикально муляжа тактической ракеты. Само собой получилось, что ракета и прокрасилась. Подполковник приходит, видит такое дело и грозно спрашивает, тыча пальцем на ведро: - Это что такое? - Отражатель, товарищ подполковник. - … Вижу, что отражатель… Почему не покрашен? Так вот, в нашем случае было без таких изысков. Толи краску экономили, толи тормоза еще были. Милиции все равно это не нравилось, мол не положено на голове памятника быть ведру. Хотя бы даже и без краски. Вот ведро снимают. На следующий вечер все повторяется опять. Ведро опять снимают и ставят наряд милиции, памятник охранять. Вокруг ходят наши «хулиганы», но тех отгоняют постовые. Вечер ничего не получается, второй. Постовые не уходят. На третий вечер вдруг в близлежащем парке крик: «Милиция! Помогите! Насилуют!». Милиционеры бегом туда. В кустах, естественно, никого нет, а когда они возвращаются, то на голове памятника опять красуется ведро. Невинные такие забавы. Сейчас бы наверное за такие шутки арестовали, оштрафовали тысяч на двадцать и отправили бы восвояси. За издевательство над местной национальной культурой. А тогда нет, добрые были милиционеры. Мирно было, как у себя дома. Не было тогда злобы. Даже в Ташкенте, в аэропорту, помню, когда вокруг своих рюкзаков ночевали в парке, местные ворюги аж косяками ходили вокруг. А подойти боялись. Не было там тревожно, чувствовалось, что в своей стране находишься. В Алма-Ате мы часто бывали. Поездом ехать около полутора суток, самолетом – так вообще полтора часа. На следующее утро автобусом от местного базара – и ты уже в горах. Первый раз я попал зимой в горы в феврале 1985-го как раз под Алма-Атой – в ущелье Туюк-Су, что в Заилийском Алатау. Зимой в горах – не то, что летом, все намного суровее. День короток, и если тебя застигает на маршруте ночь, и ты не готов к ночевке, есть большая вероятность остаться там навсегда. Тепло это жизнь, а тепла в горах зимой очень мало. Как-то раз я жил зимой больше недели в щитовом неотапливаемом домике, стены которого защищали разве что от ветра. Чувствовал я себя как полярник на дрейфующей льдине, у которого почему то кончилась в дизеле солярка. Все время холодно, от холода никуда не спрятаться, он проникает повсюду. Даже пуховка и спальник тебя не спасают. Кружка горячего чая тебя немного пробуждает к жизни. А потом холод опять берет свое. В первую мою поездку случилось со мной забавное приключение, которое, правда, кажется мне забавным только сейчас. Нас было четверо ребят, высадившихся возле горнолыжного центра Чимбулак с экспедиционными вещами. Мы были первыми из всей группы - остальные почему то задержались внизу. По идее нужно было просто всех дождаться, и мы обязательно так и сделали бы, но среди нас оказался наш Дурсу Узала – парень из нашей альпинистской секции, который был родом из этих мест. Он здесь, перед тем как породнится со мной через Alma Mater, каждое лето здесь пропадал. Он и предложил не ждать остальных товарищей, оставить одного с вещами, и идти наверх, мол, он знает место, где все остановятся. Ребята мы были молодые, здоровые, но бестолковые, поэтому и согласились с этой идеей. Кинули на пальцах кому оставаться, и пошли наверх. Я, естественно, ни под каким предлогом, оставаться не собирался и двинул вместе со всеми. Дорога была очень тяжелая. Это только так называется, дорога. То, что ее отдаленно напоминало, кончилось довольно быстро, сразу же после центра подготовки горных егерей, который располагался в том ущелье на базе бывшего альпинистского лагеря. Лагерь тот перестал функционировать лет за шесть до этого, после того как его полностью уничтожило селевым потоком. Сель – это что-то страшное. Я не попадал под сель, но последствия его действия я видел. Сносит все, этот поток грязи и камней ничего не щадит, со спокойным упорством разрушает все на своем пути, тащит вниз и бросает там, где ему это захочется. Тогда лагерь как-то уже к этому времени реанимировали, и там жили в казармах солдатики. Время было военное, в Афгане шла война, вот в том лагере и готовили бойцов к боевым действиям в условиях горной местности. Это я потом про это узнал, а первый вечер мы спокойненько пропилили мимо теплого жилья и медленно двинули вверх, отвоевывать километры у горного серпантина . Вскоре началась снежная буря, поднялся ветер который, казалось, вот-вот готов смести нас с горного обрыва. Да еще груз давит на плечи. А самое неприятное, после холода, конечно, это горняжка - горная болезнь. Она развивается на высоте вследствие кислородного голодания. Механизм ее действия до сих пор до конца не разгадан, но действие ее испытывают все без исключения. Голова кружится, воздуха не хватает, в глазах темно. Та дорога показалась мне адом. Я уже потерял всяческий интерес к тому, что происходит на свете. Совершенно тупое состояние, мыслей никаких, пусто. Давно уже ничего не видно, только звезды иногда проглядывают среди рваных облаков и дорожка следов впереди… Я даже не обрадовался, когда после очередного подъема буквально уперся в стену щитового домика. Все. Пришли. Нужно было устраиваться на ночлег. Ясно было, что оставшиеся внизу сегодня уже не придут, и нужно было рассчитывать только на себя. Выяснился и неприятный факт – мы не взяли с собой бензин, было его немножко в одном из примусов и все. Ну да ладно, как-нибудь проживем. С этой мыслью мы натопили на остатках бензина снега, выпили по ритуальной кружке горячего чая и стали укладываться на ночлег. Ночью мне стало худо. Я не знал до этого, что так бывает. Лежу спокойно, не шевелюсь, а пульс – как у спринтера после финиша стометровки – ударов двести, не меньше. И никак не могу надышаться. Состояние жутковатое. Не удушье, а как будто тебе отшибло грудину и можно дышать только очень мелкими вдохами, по капельке глотая живительный кислород. Высоту мы к тому времени набрали уже приличную – больше трех километров, а организм, видимо не был готов к такой пакости с моей стороны, и мстил мне за мою легкомысленность. Я не помню точно, как я перенес ту ночь, однако же, почему-то не помер. Наоборот, к утру даже немного пришел в себя. Остальные чувствовали себя примерно так же. Утро следующего дня радости нам не принесло. Мы долго ждали наших коллег, а они не шли. Готовить нам было не на чем, да и нечего. Кажется, было сало, которое мы строгали ножом, и еще кусок сыра, который на морозе замерз до такой степени, что его впору было рубить топором. Топора у нас с собой не было, а нож его не резал. В общем – сплошная романтика. Долго мы так сидели, а наших все не было. Я уже сходил на ледник и познакомился с гляциологом Петром. Петр – мужик лет сорока, худощавый, даже тощий, работал здесь уже года четыре. Точно не помню график его работы. Толи месяц здесь - месяц дома, толи по три месяца. С моей точки зрения, от такой жизни можно было сойти с ума. Похоже, что это и происходило с Петром на самом деле. Чтобы выжить в таких условиях и не спиться нужно, наверное, быть просветленным Ламой и получать удовольствие от длительных медитаций и вдыхания праны в этом девственно чистом месте. Судя по трехдневной щетине и синевато припухлым векам, Петя Ламой не был, скорее наоборот. Работа непыльная. Несколько раз в день температуру записывать и измерять толщину снежного покрова. Может еще чего надо было делать, но Петя не раскрыл всех своих профессиональных тайн и секретов. Рано или поздно, но ждать нам надоело. Романтика уже не радовала, да и жрать хотелось все сильнее. Итак, решили, что я пойду вниз и расскажу товарищам о нашем бедственном положении. Дорога вниз прошла гораздо быстрее. Солнце светило, ветер стих, мир был прекрасен и удивителен. Я не знаю, какой ангел дернул меня зайти в лагерь и спросить там про наших ребят, а не пропилить дальше вниз. Оказалось, что ребята в лагере, они уже устроились в теплом доме, сидят в тепле, кушают горячий суп и ждут, когда же у идиотов, которые вчера не спросясь упилили наверх, хватить тямы спуститься вниз. Поэтому когда моя обветренная физиономия обиженно высунулась в дверной проем, меня встретил их дружный хохот. В общем, все получилось как нельзя кстати. Я остался внизу, доедать за остальными суп, наверх отправилась спасательная экспедиция, спасать моих сотоварищей, а нас впереди ждали две недели увлекательных мероприятий под названием «Мы в горах».
Иван: Дембель, Ленхен на тебя оказывает довольно сильное влияние, поэтому думаю, что тебе было бы полезно почитать вот эти две вещи: "Философия бабства" http://zhurnal.lib.ru/k/kot_b/filosofia.shtml "Мужской манифест" http://zhurnal.lib.ru/k/kot_b/manifest.shtml Женщинам читать категорически запрещено.
Calceteiro: Для полноты можете и познакомится с автором ссылок Ивана http://kot-begemott.livejournal.com/ Не дурак, инфантильный тип, националист, не может себе найти жену ни в Москве ни в Питере ни в провинции, все силы отдаёт ЖЖ.
Lenhen: Иван пишет: Дембель, Ленхен на тебя оказывает довольно сильное влияние, Ваня, ты сильно переоцениваешь мое влияние на кого-либо. Если чел не разделяет твоих взглядов, то влияние может быть у него на него и его собственное.
Иван: Lenhen пишет: Ваня, ты сильно переоцениваешь мое влияние на кого-либо. Если чел не разделяет твоих взглядов, то влияние может быть у него на него и его собственное. Перечитал специально твои посты, особенно мемуаристику. И что же мы там видим? А вот что: "спорила", "спорила", "спорила", "требовала", "спорила", "ссорились", "...тараном в лоб его не возьмешь...", "спорила". В результате ты своих целей добилась. А вот Дембель оказался тряпкой, от своих убеждений отказался. Просто удивительно, насколько точно эта ситуация описана в "Философии бабства". Интересно, Дембель так и останется тряпкой?
carlos7@mail.ru: Иван пишет: Интересно, Дембель так и останется тряпкой? Иван, это провокация. Дембель поменял убеждения не из за того что тряпкой оказался. Хотя, согласен, жить с женщиной-паровозом непросто. Очень легко оказаться под паровозом.
Lenhen: Иван пишет: Интересно, Дембель так и останется тряпкой? Иван ты хам и очень неумен. И я не паровоз, и Дембель - не тряпка. Просто люди иногда меняются. А вот загнобить семейных - это круто. Так ведь? все гайки закрутить и быть при этом тираном, от которого все хотят сбежать... Пусть ты одинок зато не тряпка. Дембель просто ушел от авторитарного стиля общения. И все мои споры кончились, когда он перестал давить.
Lenhen: carlos7@mail.ru пишет: Хотя, согласен, жить с женщиной-паровозом непросто. а если этой женщине предоставить право выбора и уважать? не пробовал?
полная версия страницы