Форум » Община Виссариона » Кабачок 13 стульев-4 (продолжение) » Ответить
Кабачок 13 стульев-4 (продолжение)
GROM3: Ну! За Кабачок! За продолжение...
alex: [rut]http://rutube.ru/tracks/4157300.html?v=f4204bc24c54ebdbea82297084d75375[/rut]
Барс: Спасибо Алекс! Почему такие фильмы сейчас с тонким чувствои юмора не видать. Камеди-клаб и Наша Раша отдыхают
Барс: США и Япония готовятся войне с Россией? (третья мировая?) Получил сообщение: "Работаю в японской компании. На неделе посол Японии вызвал всех глав представительств японских компаний в Москве (а у них очень всё плотно с властью, в посольстве знают каждого работающего здесь джапа-экспата в лицо!, туристы не в счёт), так вот! Вызвал и заявил им, чтоб все были "на чемоданах", готовых в любую минуту к выезду на родину! ИБО! "Правительство нашей страны, в настоящий момент, рассматривает возможность объявления войны России, с целью возврата северных территорий. Так как население Японии составляет 125млн. человек, а население России 140млн. - это вполне сопоставимые условия для ведения победоносных боевых действий, с учётом того, что ВС РФ в ущербном состоянии, а правительство в слабом состоянии перед мировой общественностью для того, что бы применить ядерное оружие." Джапы на готове. Так-то вот." http://www.politonline.ru/?area=articleItem&id=7807&mode=print Японские притязания не только на Курилы, но и на весь Дальний Восток неслучаен. Бывший гос.сек. Кондолиза Райс в свою бытность, открытым текстом заявила: "Если вся Сибирь принадлежит только одним, то о какой справедливости можно говорить?". США подстрекает Японию к переходу в активную фазу захвата новых богатейших территорий, а заодно проверяет на вшивость РФ, уступят или нет. Курилы пока вызывают напряженность между двумя примерно сопоставимыми по мощи государствами. Ядерный статус РФ внушителен, но Япония в любой момент может стать такой же ядерной державой, т.к. обладает соответствующими технологиями. Скорее всего противостояние перерастет в спор блоков: РФ, Китай, Япония, США, Корея.
alex: а если всмотришься глубже-какие параллели с еще одним художником
Барс: Гитлера или Сергея Торопа?
Ganesha: Алекс, ты много про ВХ не пиши, а то по закону кармы,( ну или маятника, если хочешь), в следующей жизни сам "Виссарионом" станешь. После окончания виссарионства Надишаны, конечно.
alex: Ganesha пишет: Алекс, ты много про ВХ не пиши, а то по закону кармы,( ну или маятника, если хочешь), в следующей жизни сам "Виссарионом" станешь. ну вот. раскрыли тайные планы. а как ховался
Ganesha: Не пей, Алекс, из копытца ! Козлёночком станешь !
alex: а из чьего копытца то не пить? а то ить козликов то мнооооога нынче
Ganesha: Барс пишет: Японские притязания Во всём виноват я со своими печальными экспериментами. :(((((( Вот, какие-то революции в Африке зачем-то замутил. Сегодня в обед вроде придумал новый вариант, посмотрю завтра, что получится. А пока вот - обратная связь
xm: Барс пишет: США и Япония готовятся войне с Россией? Странный какой-то фильмец, больше смахивает на пугалку, по причине односторонности и недостаточной грамотности. Не все конечно в курсе, но в период СССР мы более чем на десяток лет опережали Штаты по абсолютным показателям технических достижений в развитии систем ПРО, которые в нашей стране начинали разрабатываться еще в 50-х годах. Отставание америкосов было таким, что в 70-х годах наши системы уже начинали автоматически отличать боевые заряды от множества ложных целей, а американцы только-только сумели наконец-то попасть противоракетой в учебную болванку. Правда остается вопрос, как в настоящее время обстоят дела с боеготовностью этих систем, да и специалисты многие потерялись... Но думаю что основной потенциал нашей ПРО все-таки жив и боеспособен. Так что в целом вероятность войны довольно мала, и даже для америкосов пока еще равносильна харакири, не говоря уже про Японию. За нее так я совершенно спокоен, т.к. один раз япошки уже отведали ядреного пирожка, а опыт - штука незабываемая. И с учетом того, что в ядерном конфликте стратегически важными являются площадь страны и плотность населения - Японии гарантировано полное уничтожение при любом исходе.
namlos: Интересный рассказ о личном опыте взаимодействия с вербовщиками Как я не стал сексотом Роберт Гайгер Тема сексотства, табуизированная в советскую эпоху вопреки распространённости самого этого явления, в последнее время всё чаще привлекает к себе внимание. Полузабытая аббревиатура «сексот» (сокращение от «секретный сотрудник») стала мелькать в статьях и воспоминаниях. Но что знает об этой тёмной и страшной полосе нашей прошлой жизни молодое поколение? Да и кто об этом ему расскажет? Кто сексотом не был, сам толком ничего не знает, а кто был, разоблачать себя не станет. Так кто же поделится информацией, кто расскажет, как это было на самом деле? Ответ напрашивается один: те, кто прошёл через вербовку, кто познал эту сатанинскую кухню, но устоял, не сломился, выдержал. Как им это удалось и что помогло выстоять? Где найти добровольцев поделиться этим опытом? А ведь время уходит, скоро и рассказать будет некому... А потому решил начать с себя. В надежде, что моя исповедь потянет за собой ниточку, которая, если и не распутает клубок до конца, то хотя бы поможет прояснить одну из жутких страниц нашего общего прошлого. Прежде чем приступить к рассказу, оговорюсь: я не делаю из себя героя, устоявшего перед отлаженной и изощрённой машиной вербовки, а уж тем более борца с ней. Не беру на себя и роль судьи в отношении тех, кому по той или иной причине не удалось вырваться из сетей НКВД-КГБ. Я просто бесхитростно расскажу, как это было со мной, а читатель пусть судить сам, что мне помогло или кто помог поступать так, а не иначе и остаться верным своим принципам и совести. В начале было слово... Когда в 1953 году я окончил школу и собирался уже ехать поступать в институт, отец предложил мне однажды прогуляться: «Надо поговорить». Я удивился его необычному, заговорщическому, как мне показалось, тону, но вопросов задавать не стал. «И о чём же это он собирается со мной говорить, что надо уходить из дому?», - вертелось у меня в голове. - Ты закончил школу, впереди самостоятельная жизнь, - начал он. - Тем более, если удастся поступить, будешь жить отдельно, не с кем будет и посоветоваться. А потому хочу тебя кое о чём предупредить и дать совет. Такое начало меня не очень удивило - обычные родительские назидания. Сейчас, подумал, начнёт вести скучные разговоры о том, что надо хорошо учиться, не тратить попусту время, не связываться с сомнительными друзьями, не увлекаться девчонками... Но стоило ли из-за этого уходить за околицу и напускать столько тумана? Следующая же его фраза привела меня в недоумение, я понял, что речь пойдёт о чём-то совсем другом. - В один прекрасный день, - продолжал отец, - к тебе может подойти незнакомый человек и завести разговор. Сначала будет говорить обо всём и ни о чём, потом по-дружески легко и непринуждённо скажет, что ты толковый парень, комсомолец, что ты «им» очень нравишься и очень нужен, а вокруг... немало самых разных людей и даже... если и не открытых врагов, то несознательных элементов, которых, в первую очередь, и используют агенты. Их надо своевременно выявлять. Чтобы им же и помочь. И так далее, и тому подобное. И вот для этого-то «им» как раз и нужны такие хорошие, сознательные парни, как ты. Неопытный человек может в такой ситуации растеряться, не найти нужного ответа, не суметь отказаться (и в самом деле, как не бороться с врагами!) – и... тогда он пропал, продал душу чёрту! Попадёшь к ним в лапы – в век не выпутаешься. Будут делать с тобой всё, что им надо: в любое время дня и ночи вызывать, давать поручения, вплоть до того, что заставят тебя дружить с теми, кто нужен им, «любить» ту девушку, которая тебе вовсе не интересна, а самое страшное – следить даже за своими друзьями и докладывать о каждом их шаге и слове. А если надо, то и за родителями. Короче, ты сам себе не будешь принадлежать, даже жениться могут заставить на той, на ком нужно им. А потому: если такое когда-то произойдёт, не теряйся и, что бы тебе ни предлагали, чем бы ни заманивали или, наоборот, как бы ни запугивали, стой твёрдо на своём и ни за что не соглашайся. Знай: ничего они тебе сделать не смогут, закона такого нет. Будут, конечно, мстить - ставить во всём палки в колёса; где только можно, тормозить карьеру и т.п., но с этим жить можно. А если не выдержишь, согласишься, дашь подписку, тогда всё – нормальная жизнь для тебя кончена, не будешь принадлежать самому себе. Бывали случаи, когда люди не выдерживали и кончали с собой. Я был растерян и ошарашен. Не верить отцу не мог, но то, что он говорил, казалось какой-то фантазией. Попытался возразить: да кому я нужен, кто это мной может заинтересоваться, что я за птица такая?.. Беспартийный, ссыльный, бесправный немец, а что комсомолец - так у нас все комсомольцы. Отец на это сказал: партийные как раз «им» нужны меньше, так как с коммунистами, понятное дело, люди ведут себя осторожно, лишнего слова не обронят, поэтому «им» как раз и нужны, в первую очередь, «беспартийные галушки». А партийные нужны для работы с партийными. У «них» на каждую социальную, национальную, профессиональную, культурную и т.д. общность или прослойку имеются сексоты из тех же групп. Разговор длился долго. И хотя я до конца в предостережения отца не поверил, приняв их скорее за «теорию», подстраховку, за формальный долг родителя, суть сказанного запомнил на всю жизнь: поддамся, проявлю слабость, подпишу что-то там такое – перестану навсегда принадлежать самому себе. Это показалось мне страшным. И ещё: на мой вопрос, откуда он это знает, сказал: - За мной охотятся всю жизнь. Помнишь, сколько раз к нам заходили разные типы и я уходил с ними «гулять», а на ваши вопросы, кто это был да что хотел, я отговаривался разными придумками. Вот это они и были (Я вспомнил эти прогулки отца с какими-то странными людьми, после которых он подолгу сидел молча, обессиленный, как выжатый лимон, и расплывчато отвечал на расспросы мамы и бабушки). Но, слава Богу, выстоял, не поддался, ни на посулы, ни на угрозы. А ты помнишь Р., продолжил отец, моего друга, который покончил с собой? Вот он, по молодости, неопытности, а может, и по слабости характера, в своё время не выдержал, согласился - и дал подписку... Однажды, когда ему было очень трудно - заставили следить за мной - он мне в этом сознался и рассказал всё, как было... Ну, вот... А потом не выдержал этого вечного пресса и... Легче было умереть, чем так жить. Потому что был порядочным человеком, но... не хватило в своё время характера. И подсказать, поддержать было некому. Вот поэтому я и говорю с тобой. Помни этот разговор. Поединок. Первая проба сил ... Прошли годы. Семь лет. За это время утекло немало воды. Все попытки поступить после окончания школы в приличный институт провалились. Три года армии (1954-57). Демобилизация. Разоблачительные ХХ и ХХП съезды партии. Отменена комендатура. С нас, немцев, снято «ограничение». Все препятствия на пути в вуз устранены, и вот я, вчерашний бравый сержант, наконец-то, студент. Заветная мечта исполнилась: грызу, навёрстывая пять потерянных лет, науки. Всё идёт гладко, да и как иначе: отслужил армию, комсомолец, отличник, спортсмен, общественник, староста группы, член бюро комсомола факультета... Всё плохое позади, всё несправедливое кануло в Лету! Напрочь забыт и тот малопонятный разговор с отцом. Так и оказался бы он «теорией», если бы... Если бы пророчество отца ни сбылось. ... Звонок с лекции. Я со стайкой однокурсников выхожу из аудитории и... натыкаюсь, чуть не сбив его с ног, на человечка. Стараюсь его обойти, но не тут-то было. Человечек быстро, быстро со мной заговорил, стреляя маленькими острыми глазками на толпящихся вокруг студентов, явно стараясь не привлечь их внимания и поскорее оторвать меня от них. Единственно, что вычленил слух из выпущенной тирады, это «Роберт Матвеевич». С чего бы это такая учтивость к студенту? Мучительно стараюсь вспомнить, кто бы это мог быть, где мог я с ним познакомиться. Может, кто-то из знакомых отца, раз знает моё отчество? Так ничего и не сообразив, машинально иду за ним в пустую соседнюю аудиторию, куда он меня увлёк. Представляется: капитан такой-то, предъявляет удостоверение – красную книжицу, в которой я от неожиданности ничего не рассмотрел. Называя меня за каждым словом по имени-отчеству, второпях сообщил, что есть необходимость со мной встретиться и поговорить по важному вопросу. Не мог ли бы я прийти по такому-то адресу в такое-то время (в тот же день). В голове у меня был полный сумбур, я ничего не понимал – что за человек, что ему от меня нужно, какой такой важный вопрос, откуда он меня так близко знает, что даже по отчеству... Мысли метались в голове, но ответа не находилось. Поскольку видимых причин для отказа не было, я обещал прийти. Лекции не шли на ум. Было как-то неловко, что не узнал знакомого, а перед глазами стояла эта красная книжица и в ушах звучала фамилия капитана. Мучительно силюсь что-то понять. Этот адрес, по которому надо явиться - Советская, 6... Ага, так это же «серый дом», здание КГБ, известное каждому в городе! И тут вдруг озарило, в памяти всплыл тот, семилетней давности, разговор с отцом! Вот «он» и появился «в один прекрасный день» передо мной, этот «некий человек»! Первая же мысль, пришедшая в голову, - поделиться с отцом. Не досидев до конца третью «пару», чтобы выкроить время, помчался к нему на работу в мединститут, где он работал латинистом. Вызвал его прямо с занятия, второпях всё кратко рассказал. «Вообще, можно и не ходить, - подумав, сказал он. - Но так просто всё равно не оставят, тем более, что ты согласился прийти, дело только затянется. Иди и сразу положи конец этой нервотрёпке, но помни, что я тебе тогда сказал. И держись. Ни в коем случае не сдавайся, а главное, не подписывай никаких бумаг. Да, ещё: не садись в машину, если вдруг предложат куда-то поехать». Ровно в 16-00 я у окошка дежурного в проходной «серого дома». Представился. Дежурный куда-то позвонил, произнёс мою фамилию и, положив трубку, назвал номер кабинета, в который мне следовало пройти: - Вас ждут. В кабинете мне навстречу поднялся человек в штатском, представился и назвался майором – сама вежливость и предельная корректность. И опять ко мне - по имени-отчеству: «Роберт Матвеевич? Садитесь, курите. Вы ведь, кажется, курите?». С «Роберта Матвеевича» вскоре перешёл просто на дружеское «Роберт» и повёл лёгкие и непринуждённые разговоры на самые разные темы – что твой лучший друг! Когда обо всём приятном было переговорено, майор решил, что необходимая психологическая подготовка завершена. В этом его, несомненно, убеждало и моё внешнее ответное расположение, и он, с явным облегчением, предвкушая лёгкую победу, без всякой связи с предыдущим, резко изменил тему. Я был поражён, как вмиг изменился весь его облик: майор вдруг подтянулся, глаза превратились в узкие щёлки, улыбку сняло как рукой, голос стал сухим и официальным. Я понял, что вся эта метаморфоза была хорошо отработанной и испытанной заготовкой, направленной на то, чтобы выбить собеседника из колеи, вселить в него растерянность, смутить, не дать возможности собраться с мыслями и тем самым подавить его волю к сопротивлению, но вида не показал и, внутренне собравшись, приготовился к поединку – посмотрим, кто кого... В меня действительно вселился какой-то спортивный азарт. Продолжение разговора, хотя и не было похоже на его начало, но тоже укладывалось в ту схему, которую нарисовал мне когда-то отец, так что я был готов и к этому повороту: вокруг нас несознательные элементы, тунеядцы, безыдейные стиляги, антисоветчики, а также невольно поддавшиеся их растленному влиянию неопытные парни и девушки, которых надо оградить... Я сдержанно слушал и лишь иногда, прикидываясь телёнком, вставлял наивные реплики: да откуда же у нас могут взяться такие... элементы! Я, конечно, внутренне ехидничал, доставляя себе хотя бы это маленькое удовольствие. Кроме того, хотелось и самому прощупать майора – что собой представляет, умён, глуп? Наконец, не мог же я всё это время просто сидеть и молчать как рыба. Но вскоре я понял, что этим только затягиваю время, потому что после каждого такого моего вопроса майор ещё больше вдохновлялся и начинал объяснять «элементарно» всё сначала на очередном витке моего приобщения к тайнам государственной безопасности. Поэтому я вскоре прекратил свои дурацкие вопросы. К тому же начала давать себя знать усталость – как никак «приятная беседа» длилась уже не менее двух часов... Короткий январский день подходил к концу, и в кабинете становилось темно, но свет майор не включал (это, видимо, тоже было элементом методы). Наконец, уловив паузу, я прервал затянувшийся пустой монолог, от которого меня начинало тошнить: - Я понял Вас, Виктор Алексеевич (буду называть его так), - сказал я, прямо и твёрдо взглянув в его щёлочки и еле сдерживаясь от резкости, так как в душе всё клокотало. - Ведь Вы это уже несколько раз повторяли. - Ну и прекрасно. И что Вы на это скажете? - Ничего. Я-то тут при чём? В моём окружении таких людей нет. На какое-то мгновение майор растерялся, но, сдерживая раздражение, сухо отрезал: - Это Вам так кажется. Такие люди есть везде. Их надо распознавать и докладывать о них нам. - Ах, вот Вы о чём! Ну, тогда я Вам сразу скажу: Вы ошиблись, Виктор Алексеевич, это не по моему характеру, - посмотрев ему прямо в глаза, твёрдо, выделяя каждое слово, но без вызова сказал я. Я не испытывал страха. За спиной армия, позади знаменитые съезды и разоблачение «культа личности», из ГУЛАГа возвращаются реабилитированные, иными словами – на дворе хрущёвская весна, а тут этот сморчок суживает на меня свои щёлочки и вправляет мне мозги! Душа бунтовала и рвалась в бой. Но единственное, что мешало прекратить пустой разговор, - это совершенно излишняя в такой ситуации деликатность, а ещё больше - упрямое желание положить противника на лопатки умом, логикой (тогда я ещё не понимал, насколько это оружие здесь неуместно), а не ухарством. - Характер?! – насмешливо и уже с нескрываемой издёвкой пропел майор, срываясь на фальцет, и, отбросив деланную учтивость и перейдя вдруг на «ты», резко заключил: « Мы лучше знаем твой характер. И пусть это тебя не волнует, справишься!» По всему было видно, что хозяин кабинета считал разговор законченным и дело сделанным, и, довольный собой, решил поставить точку над «i»: - Так что будем работать, - сказал он, видимо, привычную фразу и, выдержав паузу, добавил примирительным тоном. – Осталось выполнить одну формальность, подписать вот эту бумагу. Я спокойно посмотрел ему прямо в глаза: - О чём? - О том, что наш разговор останется между нами - это раз, и что ты согласен нам помогать – это два. И положил передо мной заполненный бланк, протянул ручку и с наигранно-добродушным выражением посмотрел на меня в полной уверенности, что подпись появится тут же. - Так я же Вам сказал, что это дело не по мне, не по моему характеру, – повторил я спокойно, но твёрдо. Это показалось майору уже вызовом. Столько потрачено времени и сил, всё, казалось, шло по плану, было предельно ясно, результат не вызывал никакого сомнения и вдруг - всё насмарку?! Ну, держись, студентик! Он буквально впился в меня глазами и прошипел: - Ты что? Мы же проговорили два часа, всё было понятно – и вдруг... Что-то я тебя не пойму... Тут он неожиданно включил настольную лампу, и её яркий свет ударил мне прямо в глаза. Одновременно резким движением выдвинул ящик письменного стола и сделал вид, что достаёт что-то (в сознании промелькнуло - пистолет?), потом, как бы подумав мгновение, так же резко задвинул его назад и... вдруг, как ни в чём не бывало, в прежнем добродушном тоне, как бы увещевая и покровительственно журя, примирительно заключил: - Роберт Матвеевич, ну мы же хорошо поняли друг друга, разве не так? - Я Вас понял, Виктор Алексеевич. Но я думал, и Вы меня поняли. И снова пошли те же разговоры о комсомольской сознательности, общественном долге, моей исправной службе в армии, окружающих нас врагах и их вольных и невольных пособниках... Я устал. Не хотелось ни слушать, ни отвечать. Голова уже плохо соображала. Больше всего хотелось, наконец, вырваться из этой душегубки на свежий воздух, чтобы не видеть меняющееся лицо майора и не слышать его голос, то дружелюбный, то учтиво-заискивающий, то казённый с металлом. На очередной вопрос, согласен ли я «помогать» и готов ли подписать бумагу, я, устав молчать, нашёл на свою голову ещё один неудачный аргумент: - У меня на это просто нет времени. Я потерял пять лет, стараюсь наверстать упущенное, все силы отдаю учёбе, занимаюсь студенческой научной работой, чтобы после окончания поступить в аспирантуру. - В аспирантуру?! Так мы тебе и поможем! - ухватился майор за неосторожно подброшенную идею, как утопающий за соломинку. И опять всё завертелось сначала, но теперь уже вокруг аспирантуры: согласишься – будет аспирантура, не согласишься – не видать, как своих ушей (шантаж был уже открытым). Шёл четвёртый, а то и пятый час изматывающей душу сатанинской схватки – кто кого. Майор повторял свои приёмы и применял новые, цель которых я не всегда понимал: то он вдруг выключал настольную лампу, вскакивал на стул и вкручивал лампочку в патроне на потолке, то подбегал к двери кабинета и громко гремел ключами в замочной скважине, как бы запирая дверь, резкими движениями выдвигал и задвигал ящик стола, каждый раз делая вид, что достаёт из него что-то, снова и снова повторялись те же аргументы, посулы, предостережения и прямые угрозы: не согласишься помогать – сделаем соответствующие выводы, разберёмся и с тобой. Кем является человек, который не помогает бороться с врагами?.. А ты ведь ещё и комсомолец! Улыбнётся не только аспирантура, но и... Злобные и угрожающие нотки становились всё откровеннее. У майора явно начали сдавать нервы. Я плохо сознавал, сколько прошло времени с начала разговора. За окном было давно темно. Нервы на пределе, душевные силы подходили к концу, я не мог уже ни слушать, ни думать, ни отвечать - молча сидел в кресле, судорожно сцепив в руках подлокотники и мысленно повторяя слова отца: «Держись. Не сдавайся. Ничего он тебе не сделает. Не те сейчас времена». Лишь то и дело, как в тумане, до сознания доходили отдельные несвязные слова и отрывки фраз: «Роберт Матвеевич», «Роберт», «комсомолец», «аспирантура», «ты должен», «мы на тебя надеялись», «доверяли»... Я по-прежнему его не боялся, но не находил в себе и мужества разом положить конец этой мучительной игре в кошки-мышки, да не имел ещё и опыта (он придёт позже...), а потому не знал, как это практически сделать. Выдохся, кажется, и майор: - Всё. На сегодня хватит. Жду завтра в это же время. Можешь идти, вот тебе пропуск, предъявишь дежурному на проходной. О разговоре никому (подписать бумагу «о неразглашении» почему-то не потребовал, видимо, не сомневаясь, что никуда я от него всё равно не денусь). Вышел, стараясь держаться твёрдо, хотя ноги были ватными и плохо слушались. В ушах звенело, в голове пустота. Пока доехал до дома, немного успокоился. И тут вдруг дошло: выдержал, устоял, а значит, выиграл! В двух словах сообщил результат родителям, которые тоже не находили себе места. «Молодец! Дуэль выиграл. – похвалил отец. - Но больше к нему не ходи». И добавил: «Главное – покажи, что ты их не боишься. Тогда они сломятся». Итак, дуэль выиграна! Но выиграна ли борьба? Тогда я не знал, что её продолжением будет вся оставшаяся жизнь... Поединок продолжается На следующий день я был как натянутая струна. На занятиях мысли не шли в голову. Будет ли продолжение? На перемены выходил озираясь, ожидая увидеть капитана. Но его не было. Проходили дни, прошла неделя – никого. Стал постепенно успокаиваться: может, на этом всё и закончилось? Однажды после лекций на пути к автобусу почувствовал, что кто-то догоняет. Невольно замедлил шаги и посторонился. - Здравствуйте, Роберт Матвеевич. На минуточку. Передо мной стоял капитан. - Почему Вы не пришли? В.А. Вас ждал. - Я ему всё сказал. По-моему, всё ясно. - С Вами хочет встретиться другой человек. Это не займёт много времени. Он из Москвы. - Это ничего не изменит. - Пожалуйста, придите в любой удобный для Вас день. Туда же. Когда Вы сможете? С ним Вы найдёте общий язык. - Это не имеет смысла. И быстро пошёл в сторону остановки, смешавшись с толпой. Прошло несколько напряжённых дней, никто больше не надоедал. Может, наконец, поняли, что ничего у них со мной не выйдет? Миновал примерно месяц. В один прекрасный день я возвращался с занятий. Уже на подходе к дому почувствовал, что кто-то сзади приближается. Резко ускорил шаг, так как на узкой заснеженной тропинке трудно было разминуться, и вскоре оказался в подъезде своего дома. Только зашёл в квартиру - звонок в дверь. Открываю – передо мной незнакомый молодой человек, тяжело переводящий дыхание (не успел догнать на улице!). Быстро заговорил на... немецком языке. Но даже не это меня поразило, хотя растеряться было от чего, так как в нашем городском окружении никто, кроме знакомых немцев и родственников, по-немецки не разговаривал, а это был совершенно чужой человек – и вдруг на немецком! Чужой-то чужой, но кто!.. ...Шёл к концу март. В это время года лёд на Иртыше уже подтаивал, и автобусное сообщение между лево- и правобережной частями города прекращалось, а понтонный мост наводили только после ледохода. Поэтому жители левобережья, в том числе и мы, студенты из этой части города, добирались в центральную, правобережную, часть города пригородным поездом. Студенты на вид все знали друг друга и на станции собирались обычно своей кучкой. С некоторых пор я обратил внимание на молодого человека примерно моего возраста (учась после армии, я был старше своих сокурсников на пять лет). Раньше никто из нас его не видел, а тут он всем нам сразу бросился в глаза. И дело было даже не в том, что он новичок, мало ли... Обращал на себя внимание его совершенно особенный, не местный внешний вид. Мы в своей периферии в начале 60-х одевались тоже уже неплохо, были даже и свои «стиляги» - в «дудочках», пёстрых, чуть не до колен, галстуках и в узконосых туфлях, но этот... был одет совершенно «импортно» - ультрамодно и в то же время тонно, эдакий «импортный мальчик». В ожидании поезда он стоял всегда неподалёку от нас и смотрел в раскрытую газету. Иногда бросал в нашу сторону рассеянный, безразличный взгляд и снова утыкался в газету. Он явно старался не обращать на себя внимания и не показывать, что мы его хот в малейшей степени интересуем, но всегда почему-то оказывался рядом. Всё это меня интриговало. И вот теперь именно он стоял передо мной и что-то быстро говорил на немецком языке. Я был поражён и совсем смешался. - Вы же говорите по-немецки? – спросил он по-русски, видя мою растерянность. - Говорю, но... Заходите, - пригласил я вежливо, на ходу соображая, какое ко мне отношение может иметь этот странный человек. - Нет-нет, спасибо, - тут он представился, назвав себя Николаем, и показал удостоверение. – Нам надо встретиться. Вам про меня говорили. Я из Москвы, хочу с Вами поговорить. Вы отказались, и напрасно. Это совсем другой разговор, чем тот, который вёл с Вами этот... - и пренебрежительно назвал имя «моего» майора. И тут до меня сразу всё дошло – вот оно, продолжение! Вот тебе и «импортный мальчик»... Для этого он и ошивался на вокзале, присматривался, изучал дорогу, по которой я хожу на станцию и обратно, чтобы поймать меня на улице. Но вот не успел, и пришлось позвонить и вызвать из квартиры, что никак не входило в его планы, да, видимо, и не разрешалось инструкциями. Поэтому сейчас он очень торопился, явно опасаясь, что кто-то из домочадцев или соседей по площадке его увидит. В замешательстве я потерял выработанную до этого твёрдую линию поведения и невольно согласился на встречу. Да и как поступить иначе? Не захлопнешь же перед носом интеллигентного человека дверь? (А надо было, но и этому предстояло ещё научиться). Условились встретиться в скверике у мединститута. Вечером я рассказал обо всём отцу. - Ага, тяжёлая артиллерия вступает в бой! Своими силами не обошлись, так из Москвы подкрепление запросили. Подобрали парня подстать тебе, молодого, современного, не то что местные придурки. Этот, думают, найдёт к тебе подход. Обсудили, как себя вести в новой ситуации и как поступить с этим «москвичом». - А что если просто не пойти? Что они тебе сделают? - рассуждал отец. – Вот не явился же ты повторно к тому майору. - Ну и будет это тянуться бесконечно. Подстережёт опять, и начнётся всё сначала. - Если подстережёт, знаешь, что сделай? Пошли его по-русски, на три буквы. Я опешил: мой интеллигентный отец, от которого я худого слова не слышал – и вдруг эдакое, на три буквы! - Ты что это, серьёзно? - Вполне. Это на них подействует. С этими скотами церемониться не стоит. Рубани – и сделай конец. Главное - не бойся. Не те всё-таки сейчас времена. - Не те-то не те, но и хамом себя показывать... Что обо мне подумает... - Тебе детей с ним не крестить? Клин клином вышибать надо. И делать конец. Я призадумался над таким неожиданным и экстравагантным советом отца и решил не пойти - будь, что будет. И не пошёл. Через два дня меня с занятия вызывают в деканат к телефону. - Роберт Матвеевич, - раздалось в трубке, - я ведь Вас ждал. Буду сегодня в скверике во столько-то. Объясняться в деканате было невозможно, и я ответил одним словом: - Хорошо. В назначенное время я сидел на скамейке в сквере. Вскоре появился и «москвич». - Ну что же Вы, Р.М.? Ведь я Вас ждал позавчера, - произнёс он почти с обидой. Я его прервал, не давая себя втянуть в бесконечный тягостный и пустой разговор: - Знаешь, Коля, - обратился я по-простецки по имени и на «ты», - я тебе скажу прямо, кончай это пустое дело. Я всё сказал майору, другого ответа не будет. Если не хочешь испортить себе карьеру, заканчивай. Встал и добавил: - Пока я не послал тебя... Три выразительные буквы, правда, не произнёс, но смысл сказанного был предельно ясен. Какое это произвело впечатление на моего визави, я не видел, так как сразу поднялся и ушёл. Прошёл месяц. Коля не появлялся. Я постепенно стал о нём забывать. Но он снова дал о себе знать, и, как всегда, в самый неожиданный момент. Я был на практике в школе. Вдруг меня вызывают к телефону в учительскую. Знакомый голос: - Р.М., только не кладите трубку, – и почти умоляющим голосом: - Надо встретиться. Очень. С Вами хочет поговорить большой человек. Не надо никуда идти, мы сами подъедем к вашему дому. Сегодня в 15 –00. Он переговорит с Вами прямо в машине. Это не займёт много времени. Только Вы выйдите. И положил трубку. После занятий я пошёл сразу домой. Родители были дома, жена собиралась на работу (она первый год работала после окончания этого же, истрико-филологического факультета). Я всё рассказал. До трёх часов оставалось немного. Стали ждать, решив, что я ни в коем случае не выйду. Да ещё в машину садиться... Мать задёрнула шторы окна, выходящего во двор. Жена до последней минуты тянула время. Ровно в три часа во двор вкатил ГАЗ-69. Мать и жена наблюдали в просвет между шторами. Прошло минут пять, из газика вышел «москвич». Постоял, поглядывая в нерешительности в сторону подъезда. Время шло. Он нервно прошёлся взад-вперёд, показывая всем своим видом, что меня ждут. Мы ждали тоже. Решили: если он зайдёт в подъезд и позвонит, не открывать. Вдруг «Москвич» резко развернулся и решительно направился в сторону подъезда. Из окна не было видно, вошёл ли он в него. Затихнув, ждали звонка. Прошла минута, другая - звонок не раздавался. Наконец, он вышел, направился к машине и скрылся в ней, но газик продолжал стоять. Жена, опаздывая на работу, оделась и вышла. Я наблюдал из-за шторы. Проходя мимо закрытой машины, она демонстративно посмотрела в её сторону и скрылась за углом дома, а машина, постояв ещё несколько минут, тронулась и медленно, как бы нехотя, укатила. Мы долго сидели подавленные, не решаясь раздёрнуть шторы, всё ещё ожидая, что газик вернётся. Но он не вернулся. Не возникал больше и «Москыич». Я понял, что выиграл и второй поединок, хотя победа на этот раз стоила ещё больших нервов. И всё-таки я выстоял, а значит, победил и на этот раз!
namlos: Интересный рассказ о личном опыте взаимодействия с вербовщиками продолжение 1 Первая расплата Расплата заставила себя ждать недолго. От знакомого инструктора Облсовпрофа я узнал, что набирается группа туристов в Чехословакию, в том числе и из студентов – через месяц зимние каникулы. «Можно и мне?», - спросил я, за долгие годы комендатуры привыкший быть «невыездным» даже в соседнее село. А тут - не куда-нибудь, а аж за границу! «Почему же нет? Собирай документы. Вот список – заявление, анкета, характеристика». Через неделю документы были сданы, сессия успешно шла к концу, и я урывками даже начал подучивать чешский язык. Когда был сдан последний экзамен, я отправился в Облсовпроф: «Когда едем?». Друг мой замялся и опустил долу очи, а потом промямлил, не глядя мне в глаза: «Знаешь... не получилось. Группу набрали из колхозников. Им ведь только зимой и можно ездить. Летом работа». Было досадно, но что поделаешь? Колхозники - так колхозники. Когда сообщил об этом отцу, он сказал: «Вот и отрыгнулось. Это КГБ сработало. Тебя просто „зарубили“». Не хотелось в это верить. Но доказательства появились скоро: через несколько дней случайно узнаю, что другие студенты в туристскую группу попали. Обидно - не то слово, но кому что докажешь? Пришлось проглотить пилюлю. Вторая расплата Следующая расплата оказалась чувствительнее и горше. Наступила она через год, при окончании института. Уже с третьего курса преподаватели говорили, что мне надо после института заниматься научной работой, то есть думать об аспирантуре. На четвёртом курсе это уже было общим мнением, а на пятом кафедра языкознания приняла решение рекомендовать меня в аспирантуру КазГУ. Но, когда я сдал последний госэкзамен и получил свой «красный» диплом, меня никто не вызвал в деканат, чтобы рассказать, как действовать дальше. Иду сам и спрашиваю, что я должен делать. Декан, замявшись, ответил: «Дальше – работать по направлению в школе». – «А как же аспирантура? Не я же её придумал». – «Вышло новое положение. Теперь, прежде чем поступать в аспирантуру, надо два года отработать. Чтобы был производственный стаж».- «Какая же в этом логика? После двух лет работы в школе все науки позабудешь». – «Зато школу познаешь». – «Да ведь меня не кафедра педагогики рекомендовала, а кафедра языкознания. Я все годы учёбы специализировался по лингвистике, а не по педагогике». – «Постановление есть постановление, никуда не денешься», - развёл руками декан, заканчивая неприятное объяснение. Это был удар. Я понимал, что за два года школа так затянет, что из неё уже не вырвешься, да и кто направит меня из школы в аспирантуру! Единственным, хотя и слабым, утешением было то, что распределение у меня было необычное, мало того, что в городскую, но ещё и в экспериментальную школу 9-11-х классов, первую такую, открывавшуюся в этом году в Казахстане, да ещё и завучем. Казалось бы, можно только позавидовать. Но меня это не радовало – в голове сидела наука, всё остальное было немило. Однако что делать? Закон не обойдёшь, выше себя не прыгнешь. Каково же было моё потрясение, когда я через несколько дней после выпускного вечера встретил сокурсника из параллельной группы, который на вопрос, где ему предстоит работать, сказал, что его направили в аспирантуру! Парень, который не состоял в студенческом научном обществе (СНО), не проявлял склонностей к исследовательской работе и не имел даже такого формального основания, как «красный» диплом! Мне всё стало ясно: эти неуклюжие и туманные петляния декана, какое-то странное постановление о необходимости производственного стажа для аспирантуры, о котором никто из моих преподавателей не слышал... Было совершенно ясно, что это сработал КГБ, а чтобы выделенное место не пропало, на него послали этого «ни в чём не виноватого» паренька. Бои местного значения Хорошо смеётся тот, кто смеётся последний... Каким соблазнительным ни было распределение в эту экспериментальную школу да ещё и завучем (это сразу-то со студенческой скамьи!), меня оно не привлекало: в голове сидела только наука, а путь в неё лежал через аспирантуру или, на худой конец, через работу в вузе, куда иногда выделялись Министерством целевые места в аспирантуру. Этот путь был дольше и неопределённее, но другого не было. Стал просматривать газеты с объявлением конкурса на замещение вакантных мест в вузы. И нашёл: в только что открывшемся в целинном Павлодаре пединституте объявлялся конкурс на должность старшего преподавателя по старославянскому языку. Но кто примет на неё «салагу» - меня, вчерашнего студента?.. И всё же решил попытать счастья – для очистки совести. Поехал в Павлодар, прошёл, как сейчас говорят, «интервью» и оставил документы, не питая почти никаких надежд. Вопреки всем ожиданиям, через месяц получаю телеграмму: «Прошли конкурсу. К работе приступить 1-го сентября». Ура! На этот раз взяла моя. Ну, никак мои душеловы не могли додуматься до такого финта с моей стороны. Уж очень всё было сделано быстро и нестандартно. Так начался мой 13-летний период вузовской и научной работы в Павлодарском пединституте. И действительно, через два года молодому вузу было предоставлено целевое место в аспирантуре в том же КазГУ по моей специальности, и на него послали меня. Казалось, помешать уже ничто не могло: я был единственный претендент на неконкурсное (целевое) место, все вступительные экзамены и даже два кандидатских сданы на «отлично» - не принять было просто невозможно. И всё же попытка была сделана. Уже на зачислении совершенно неожиданно кто-то из членов комиссии вдруг поднял нелепый вопрос о том, что я не владею казахским языком. На это мой будущий научный руководитель, выразив недоумение, резонно возразил, напомнив, что я поступаю не на казахское, а на русское языкознание, по кафедре русской филологии, для работы в будущем на кафедре русского языкознания. Однако поднявший этот абсурдный вопрос член парткома продолжал упорно талдычить о том, что работать-де ему, то есть мне, в Казахстане, что для любого языковеда необходимо знание языков и ещё какую-то невразумительную ахинею. Его неожиданно поддержал ещё один член комиссии, которого я впоследствии среди учёных университета никогда не видел. Члены комиссии заметно растерялись и как-то оробели (возможно, знали, кем являются эти две «чёрные овцы»). Я понял, что наступил час истины – надо что-то делать, иначе вмиг может рухнуть всё, к чему я шёл с таким трудом. И я ухватился за спасительную соломинку – обратился к председателю комиссии, большому учёному, автору первого в истории казахско-русского словаря профессору Махмудову, на... казахском языке, и не на выученном по книжкам, а на народном, который я впитал в себя с детства в ауле, куда мы были высланы и где жили долгие военные и послевоенные годы. Такого, конечно, никто не ожидал, и, в первую очередь, сами закопёрщики – это была бомба! Кадровик и парткомовец растерялись, мой научный руководитель, крайне удивлённый, встрепенулся, а председатель комиссии, оживившись, давай сыпать вопросы на казахском. Я с удовольствием отвечал и так увлёкся, что непроизвольно назвал его даже «ага» (народное обращение к старшему – «дядя»), что привело его в полное умиление. «Ну, у нас вопросов больше нет», - с явным удовольствием произнёс он и «озвучил» решение комиссии. – Зачислен». На этот раз победа была за мной. Но КГБ не сдавался. Очередную попытку отыграться они предприняли после окончания мной аспирантуры, перед самой защитой диссертации. Неожиданно в нашу комнату в аспирантское общежитии был подселён новый аспирант. До аспирантуры он работал директором школы в одной из областей Казахстана. Партийный и даже член университетского парткома, он держался заносчиво. Речь его по содержанию была примитивной, а по форме представляла собой смесь партийно-бюрократического жаргона с элементарной безграмотностью. Аспирантуру он проходил по педагогике, по ней же собирался писать и диссертацию. «Господи, - поражался я про себя, - какой из него аспирант и какую может написать диссертацию этот кретин!». С первых же дней проживания в нашей комнате он стал по вечерам приносить бутылки и устраивать застолья. Вёл себя по-хамски развязно и в то же время начальственно; при любом удобном случае, а то и без всякой видимой связи поворачивал на острые политические темы, явно провоцируя дискуссию в нужном ему направлении. Несмотря на его усиленные приглашения, я в застольях не участвовал, а потому и не вдавался в пустые споры. Но то, что это разыгрывалась очередная заготовка кагэбэшников, конечно, и в голову не приходило. Его же это явно задевало (да ведь не удавалось и выполнить задание), и он стал не выдерживать и отпускать в мой адрес шпильки и ехидные подковырки. Однажды, когда я в очередной раз отказался разделить с ним трапезу, он, еле сдерживаясь, съехидничал: «Что, гусь свинье не товарищ?», на что я спокойно ответил: «Я не гусь, просто у меня перед защитой много дел». И тут он сорвался: «Ага, если ты принял гуся на себя, значит, я, по-твоему, кто, свинья?». – «Ты сам на свой вопрос и ответил», - спокойно отпарировал я и вышел. Когда вскоре вернулся, в комнате стоял страшный гам. Этот тип, кричал, что я его оскорбил, назвав свиньёй, и что он доложит об этом, куда следует. Моё появление подействовало на него, как на быка красная тряпка. Попытки товарищей как-то его урезонить действовали слабо. Он явно вёл дело к скандалу. Кое-как ребята его утихомирили, он ушёл и вернулся только к вечеру следующего дня, злой и угрюмый. Я в эти дни приводил к концу свои защитные дела и появлялся в общежитии поздно. И вот, когда до защиты оставалось два дня, этот тип вдруг завёл разговор о Сталине, «благодаря которому Советский Союз победил в войне». Кто-то ему что-то ответил, кто-то попытался возразить, напомнив о народе, благодаря которому и была достигнута победа. В дискуссию постепенно были вовлечены все жильцы комнаты. И тут меня попутал лукавый - встрял в спор и высказал всё, что думал о Сталине, назвав его преступником. Что тут началось!.. «Как, мой отец с именем Сталина шёл на смерть за родину, а ты на него - преступник!», - орал он, всё больше распаляясь. И пошло, поехало!.. Нет бы мне понять сразу, что всё это провокация, грубая ловушка, так нет же, влез в историю, да ещё и с политическим душком! Но в том-то и беда нормальных людей, что мыслят они нормальными категориями и не в состоянии разглядеть на каждом шагу руку дьявола. Только когда этот мерзавец выпалил: «Вот хрен ты защитишься!», меня осенило, откуда дует ветер! Догадка выбила из колеи. Приподнятое настроение сменилось подавленностью и растерянностью. Я понимал, что создалась ситуация, когда результат может зависеть уже и не от меня самого. Следующий день подтвердил опасения: до некоторых коллег моего научного руководителя дошло, что какой-то тип обегал разные университетские (и не только...) службы, в том числе и партком, и докладывал об «антисоветских выходках аспиранта Гейгера», доказывая, что такого нельзя допускать к защите. Поскольку отменить официально объявленную защиту было уже невозможно, его начали подсылать персонально к членам совета, которых этот тип обрабатывал, чтобы при тайном голосовании они набросали «чёрных шаров», то есть проголосовали против. Это дошло до моего научного руководителя, и он в недоумении спросил меня, что всё это означает. Я рассказал об этом типе, его провокациях и последнем инциденте. Шеф озабоченно покачал головой: «И надо же было тебе с ним связаться...». Хотя вся эта история расстраивала меня и до этого, но я всё-таки не допускал, что дело может обернуться настолько серьёзно. Теперь же, когда увидел состояние научного руководителя, понял, что попал как кур во щи. Друзья успокаивали: ну не могут же «органы» или партком приказать отменить заседание учёного совете и снять объявленную даже в газете защиту или подговорить всех членов совета проголосовать против! Да и времени уже не оставалось. Так-то оно так... но покой накануне защиты был потерян. Наутро из последних сил взял себя в руки, собрался с мыслями, выбросив из головы всё, кроме предстоящего выступления. Защита прошла хорошо, и это поставило всё на свои места, а традиционный банкет и теплые поздравления товарищей празднично завершили нелёгкий, нервный день. Правда, надо сказать, что этому подлецу всё-таки удалось подлить ложку дёгтя в бочку мёда: при подсчёте голосов оказалось три «чёрных шара». Они, конечно, не повлияли на результат, но неприятный осадок оставили и ещё раз показали, что КГБ зря слов на ветер не бросает, хотя случаются проколы и у него. И со мной их набралось у них немало. Но ведь ещё не вечер... КГБ это хорошо понимал и прощать мне ничего не собирался. Третья расплата После окончания аспирантуры и защиты диссертации, как и положено, вернулся в свой Павлодарский пединститут. Через полгода ВАК утвердил учёную степень кандидата филологических наук, а вскоре – и звание доцента. Как следствие – заведование кафедрой. Работалось легко и продуктивно. Участвовал во многих научных конференциях в крупнейших научных центрах страны, интенсивно продолжал научную работу, печатался в научных журналах и сборниках, начал работать над докторской диссертацией. Этому КГБ, при всём его желании, помешать никак не мог. Казалось, домогательства какэбэшников ушли в прошлое, и я постепенно стал о них забывать. И, действительно, за все пять лет, что я после аспирантуры ещё проработал в Казахстане, никаких попыток с их стороны оседлать меня не было. Неужели смирились и поставили на мне крест? Хотелось так думать. Это, однако, не означало, что обо мне забыли. Как выяснилось позже, каждый мой шаг и каждое неосторожное слово фиксировались вездесущими информаторами и докладывались куда следует. То есть велось досье – на случай, когда оно понадобится. Случай не заставил себя долго ждать. Как-то, в конце учебного года, в институт пришло требование министерства направить в Чехословакию (и опять она, та же Чехословакия!) на летние месячные курсы повышения квалификации преподавателей русского языка опытного специалиста с учёной степенью и званием. Я, как заведующий кафедрой, должен был предложить ректору кандидатуру. Взвесив предъявляемые требования – наличие учёной степени и звания, возраст, семейное положение и т.д. - понял, что я им соответствую такой командировке. Так почему не съездить? Однако, прежде чем подать на себя заявку, решил «провентилировать» вопрос, помня свою студенческую осечку всё с той же злополучной Чехословакией. Казалось, сейчас помешать этому ничто не должно: всем предписанным критериям отвечаю, в летнее время как раз в отпуске, да и о чём речь-то – на какой-то месяц, во время летних каникул съездить в братскую социалистическую страну? Всё так, но прошлый опыт крепко сидел в памяти, и очень не хотелось получить очередной «прокол», ведь об этом сразу узнали бы все в институте, и как тогда объяснять людям, почему тебя не выпустили за границу? Но как подстраховаться, как проверить, есть ли шанс? И тут вспомнил: в управлении КГБ области работал мой бывший однокашник по филфаку, Коля Ш., с которым мы были в добрых отношениях. Начал он после института с комсомольской работы инструктором в обкоме ВЛКСМ, оттуда попал в областное управление КГБ, пройдя переподготовку, и к тому времени занимал там значительный пост. Я позвонил ему и сказал, что нужно поговорить. Коля тут же согласился встретиться и сказал, что приедет ко мне сам. Через какой-то час он был у уже меня. От коньяка вежливо отказался, и я без обиняков рассказал ему, в чём суть дела, что меня беспокоит: не хочу попасть впросак, то есть получить отказ, а потому прямо его и спрашиваю, стоит ли подавать документы. «У нас к тебе по большому счёту вопросов нет, - ответил трафаретной фразой Коля, которая на их языке означала, что я перед ними чист, - но...». И тут он замялся. – «А что, по не большому счёту вопросы есть? – в унисон ему спросил я по-свойски, специально задавая тон, подобающий бывшим однокашникам и проверяя его, как говорят, «на вшивость». - Говори уж до конца, ты же меня хорошо знаешь». – «Да так, ничего особенного, но... В общем, у нас есть сведения, что ты общался с иностранными учёными». Я опешил: «С какими такими учёными? Когда и где?». – «Сейчас деталей не помню, но информация такая у нас есть. Что-то там было такое, на какой-то научной конференции». – «Да кто же на научных конференциях не общается с учёными, для этого на них и ездят!», - искренне удивившись, парировал я. – «Да нет, не официально, не публично, а в гостинице, у них в номере». И тут я всё понял – был такой «грех». В своё время я не придал этому особого значения и вот – на тебе! ... Года два до этого (1971), через пару лет после защиты диссертации, я был приглашён на крупный международный симпозиум, который проводился в Москве по линии Академии Наук СССР в связи с выходом новой академической грамматики русского языка - так называемой «Грамматики-70». Учёные съехались со всего мира. Поселили их и нас в гостинице АН на Октябрьской площади. После того, как я сделал свой доклад, ко мне во время перерыва подошёл учёный из ГДР, которого я раньше знал только по работам. На этом заседании он председательствовал, объявлял мой доклад и назвал фамилию. Во время доклада, как я заметил, поглядывал на меня и внимательно слушал мои ответы на вопросы. «У Вас был интересный доклад, поздравляю, - сказал он, подойдя ко мне во время перерыва. – Но меня ещё больше заинтересовало Ваше имя – Роберт Гейгер. Это звучит...». Я не дал ему договорить: «Вы правы, это звучит по-немецки». – «Так Вы...». – «Вот именно, Вы догадались правильно, я немец». Академик сделал большие глаза, долго пытался ещё что-то спросить, а потом сказал: «Да, да, я знаю, в России есть... то есть были немцы... Потом их, кажется, выслали в Сибирь... Или в Среднюю Азию». – «Вот я и приехал из Средней Азии, из Казахстана, точнее». – «Как это интересно... Но это я к слову, у меня к Вам просьба или, скорее, вопрос. Мой друг, профессор-русист из Лос- Анжелеса Дин Ворд, он сидел в президиуме, заинтересовался Вашим докладом, его жена, тоже русистка, занимается темой, близкой к Вашей, так он попросил меня узнать, нет ли у Вас с собой каких-то Ваших работ по этой теме, чтобы передать ей». – «Есть. Пара стаей и книжечка - автореферат диссертации. Но они у меня в гостинице. Могу завтра принести на заседание». – «В гостинице АН? Мы тоже в ней живём. Заходите к нам вечерком, принесёте работы, посидим, поговорим. Ему тоже будет интересно». Тут подошёл и сам Ворд, мы познакомились, они назвали свой этаж и номер комнаты, и я пообещал занести вечером статьи и реферат. Часов в 7 вечера, поужинав, я взял обещанные работы и отправился к своим новым знакомым. Когда уже подходил к лифту, помню, промелькнула мысль: а что если засекут - контакты с иностранцами! И пришьют дело. Потом не отмоешься. Мысль эту я отбросил (не те ведь времена!), но всё-таки решил, на всякий случай, поостеречься: присел в фойе на диван и стал ждать, когда все разойдутся и уедут на лифте. После того как в фойе не осталось ни души, я вызвал лифт и один поднялся на нужный этаж. Вышел – тоже никого. Позвонил в названный номер. Немец с американцем уже поджидали меня, на столе красовалась бутылка виски. Я, подписав, вручил американцу работы и собрался уходить, но они и слышать об этом не хотели, усадили меня на диван, и мы провели приятный вечер, потягивая виски, которое привёз из своей далёкой Калифорнии американец. Говорили обо всём: о науке, о российских немцах, которые то ли были когда-то, то ли и сейчас ещё есть где-то на краю ойкумены, о великой русской литературе и о многом другом, совершенно безобидном. То есть никакой политики, никаких острых и опасных тем, если, конечно, не относить к ним тему российских немцев и их судьбу. Примерно часа через два я покинул приятную компанию и спустился к себе. И опять специально осмотрелся и убедился, что ни на их этаже, ни на моём никого не было, в лифте я опять ехал один, так что моё посещение злыдней-иностранцев определённо осталось незамеченным, что меня и успокаивало. И вот теперь, спустя примерно два года после описанных событий, мой милейший однокашник Коля-кагэбэшник в дружеской беседе сообщает, что эта моя встреча с иностранцами зафиксирована и даже находится у них в моём досье. Я был, как говорят немцы, ganz verblüfft. Да кто же это мог меня засечь, если в коридорах ни на моём, ни на их этаже не было ни души – ни когда я подымался, ни когда спускался! Ну, просто чудеса. Я постарался скрыть своё смятение, но Коля, видно, уловив моё замешательство, то ли великодушно, то ли со скрытой ехидцей, а может, и самодовольно (знай наших!), заметил: «Ничего тут такого нет. Ну, познакомились, ну, поговорили о большой науке... Всё понятно. И всё же, скажу тебе по-свойски, лучше таких встреч всё-таки избегать», - заключил он доверительно, но с назиданием. «Ну, а как ты считаешь, стоит мне подавать документы в Чехословакию? Если шанс сомнительный, так и скажи, не буду нарываться. Если откажут, какими глазами потом смотреть в лицо коллегам, подчинённым по кафедре, студентам, наконец? Ведь это сразу разойдётся по всему институту, зачем мне это нужно? Если нет уверенности, лучше не начинать». Я почти не сомневался, что Коля меня ободрит, коли ко мне нет у них «вопросов», и скажет: конечно же подавай, тут и говорить не о чём. Но он этого не сказал. Напротив, Коля мой замялся и, подумав, посоветовал: «Поговори с ректором. Как он решит, так и сделайте». Меня этот ответ не только удивил, но и насторожил, потому что в своём ректоре-то я уж никак не сомневался; значит, не всё так просто – если и «вопросов нет», но и уверенного ответа нет тоже, вот он меня к ректору и отфутболивает. А дать указание ректору – проще пареной репы, пусть чем хочет, тем и мотивирует отказ, причину всегда можно найти, в том числе и производственную, как тогда, с колхозниками... Через пару дней зашёл к ректору и напомнил, что пора отправлять в министерство заявку на кандидатуру. «А кого ты думаешь?» - спросил он, уткнув нос в бумаги. - «Да по всем статьям подхожу я». – «А как же заочники, кто им будет читать лекции, ведь это совпадает по времени», - буркнул он, не глядя мне в лицо. - «Так ведь у меня на заочном нет ни одного курса. Я так или иначе в это время буду в отпуске». Ректор был в явном затруднении – и крыть нечем, и в то же время чувствовалось, что что-то мешает ему принять простое и очевидное решение. – «Да в чём проблема-то?», - еле сдерживаясь спросил я напрямую. – «А в том, - уж совсем не сдержавшись отрезал Анатолий Семёнович, - по-твоему, получается, отдай жену дяде, а сам иди к б...?!». Я опешил: «То есть как это - к... ?». - «Да вот так. Мы тебя в аспирантуру отправляли? Отправляли. Возможность защититься дали? Дали. Ждали тебя три года - дождались, а теперь... Ты нам самим нужен». – «Да ведь всего на один месяц, и то во время каникул!», - парировал я растерянно и недоуменно. – «Всё. Точка. И в отпуск не пойдёшь, пока не кончится заочная сессия! Повторяю, ты нам в это время самим нужен. Например, на вступительных экзаменах». От сдержанного и, в общем-то, достаточно корректного А.С. я такого никак не ожидал. Встал и молча вышел. Было ясно, что «ребята» из КГБ пускать за границу меня по-прежнему не собираются, даже на этот жалкий месяц в братскую социалистическую Чехословакию, что им ровно ничем не грозило и ни с каким риском сопряжено не было. Но не хотели они и брать на себя отказ, хотели остаться в стороне, стремясь загрести жар чужими руками, в данном случае – руками ректора. А уж как ему, бедолаге, придётся выкручиваться и чем мотивировать решение, их это меньше всего интересовало. Ну не сволочи ли, бушевал я внутри, вспоминая почти святое выражение Колиного лица и его фальшивую иезуитскую фразу - «у нас к тебе вопросов нет»! Вот тебе – и нет! Ни вопросов, ни ответов, но по-прежнему одна неизменная установка: ослушался, проявил норов – на себя и пеняй. Как когда-то пообещал «мой» первый капитан, так оно неизменно шло и дальше. Я не мог понять только одного: как же им всё-таки удалось «вычислить» мой визит к профессорам-иностранцам в гостинице? Ведь ни в коридоре, ни в лифте меня никто не видел. Не давала, правда, покоя одна догадка: своим знакомством с иностранными учёными и посещением их в номере гостиницы я поделился с одним своим коллегой по кафедре, которого считал преданным мне человеком и даже другом семьи. По крайней мере, он сам свою верную дружбу и даже любовь к нам прямо-таки подчёркивал, что я принимал, конечно, за чистую монету. Так неужели... Я всячески старался выкинуть из головы эту мысль, но ведь чудес не бывает, у стен всё-таки глаз нет. Выходит?... Это подозрение меня очень угнетало, а с другой стороны, я лишний раз убеждался в том, какую незавидную роль вынуждены играть люди, не сумевшие в нужный момент проявить твёрдость характера и устоять от искушения лукавого. Ну а как же с Чехословакией? Несмотря на предписания, туда послали молодого ассистентика, нашего же бывшего студента, не только без степени, но и без какого бы то ни было опыта. Уж как он там совершенствовал наших чешских коллег-русистов, одному Богу известно. Да и мало кого это интересовало. А уж КГБ – и подавно. Они отвечали за своё дело, и выполняли его исправно. Я не думаю, что тут сыграл роль национальный фактор, всё-таки в это время тотально немцев уже не зажимали, были даже и свои герои соцтруда, и депутаты всех уровней, кто-то ездил уже по турпутёвкам за границу. Впрочем, возможно, те и ездили, кто не устоял... А меня преследовало всё то же возмездие за проявленную непокорность.
namlos: Интересный рассказ о личном опыте взаимодействия с вербовщиками Окончание Здравствуй, Россия! Отдав Павлодарскому пединституту 12 лет, я распростился с Казахстаном и переехал в Россию. Хотя мысль о переезде созревала давно, произошло это неожиданно и быстро, так что мои «душеспасители» не только не смогли мне в этом помешать, но даже и своевременно узнать о переезде. Дело в том, что в Омском пединституте открылась вакансия заведующего кафедрой русского языка. Мне сообщили об этом знакомые с этой кафедры и посоветовали подать документы. Не долго думая, я полетел в Омск и представился начальству. Поскольку вакансия открылась неожиданно да ещё и в начале учебного года, объявлять конкурс было некогда, и мне предложили до лета работать по приказу, на что я и согласился. Переехали быстро, и я приступил к работе. Не прошло и месяца, как меня вызывают в отдел кадров. Явился. «С Вами хочет поговорить наш сотрудник». Я зашёл в соседнюю комнату, где меня и встретил «наш сотрудник», невзрачный серенький человечек. Вступление было недолгим. Спросив, как я приживаюсь, как идут дела с обменом квартиры, как встретила меня кафедра, он перешёл к делу. Не стану останавливаться на подробностях, они ничем не отличались от всего того, через что я уже прошёл раньше. Но для меня это было совершенно неожиданно, так как, во-первых, уж очень скоро они за меня взялись, а во-вторых, я был уверен, что разделался с ними раз и навсегда. А оно вот что... Разговор был коротким. Я не сомневаюсь, сказал я, что, если Вы на меня вышли, то хорошо всё обо мне знаете, а значит, знаете и то, что я через всё это прошёл. Результат, не сомневаюсь, Вам тоже известен. А потому разговор считаю беспредметным. Попрощался и ушёл. Прошёл примерно месяц, и тут опять повторилось всё точно так же, как в те, теперь уже далёкие, студенческие годы. Позвонили на кафедру, и голос в трубке предложил встретиться. Я сразу догадался, что это за «голос». По телефону разводить «антимонии» было неудобно, и я согласился встретиться после лекций по дороге домой в парке. Встретились. Это был интеллигентный на вид, с приятной внешностью, совсем молодой человек – в точности повторялся семипалатинский вариант. Тем же было и содержание разговора. Результат, как и раньше, тоже был тем же – нулевым. Зная мой маршрут домой, парень этот встречал меня после этого в парке почти каждую неделю, и начиналось всё сначала. Я не понимал их тактику: ну ведь знали же, что пользы им от меня как с козла молока, так для чего всё это? Воспроизводить все тягомотные разговоры нет ни смысла, ни интереса, приведу только один пассаж, связанный с моей национальностью и опасной для немцев темой выезда в Германию. Особенно остро тогда стоял этот вопрос в Омске. Студентов, чьи родители подавали заявления на выезд, исключали из комсомола, это влекло за собой исключение из института, а значит, и призыв в армию, а если парень отказывался от повестки военкомата, так как семья ожидала разрешение на выезд, то за дезертирство его судили и садили в тюрьму. В Омске прошло тогда несколько таких громких процессов. Не помню как, но в одном из разговоров он вдруг коснулся этой темы и спросил: «Как Вы к этому относитесь? Вы тоже хотите уехать в Германию?». – «Я об этом не думал», - спокойно ответил я. – «Да если бы и подумали... Таких людей мы не отпускаем». Меня это взбесило, но я ничего не ответил – к чему зря заводиться, ведь и в самом деле было ясно, что Германии мне не видать, как своих ушей. Тут на месяц в Чехословакию зарубили поездку, а что уж говорить о Германии... Я вспомнил это потому, что ниточка от этого разговора ещё потянется... Учебный год шёл к концу, я работал по приказу, и на конец учебного года был объявлен конкурс на замещение штатной должности заведующего кафедрой, на которую меня и приглашали (в вузе по приказу дольше года работать нельзя). Я чувствовал себя спокойно, ведь не для того же приглашали, чтобы провалить. Да и претендентов не было – ни со стороны, ни из своих. Каково же было удивление – и моё, и всех членов кафедры – когда вдруг узнали, что под самый конец на конкурс вдруг подала одна из членов нашей кафедры, не имевшая для этого не только никаких данных, но и не стремившаяся к заведованию. Женщина эта, по всему было видно, чувствовала себя неловко, кому-то даже призналась, что она этого не хочет, но... на неё жмут. Кто жмёт, зачем? Для чего надо было приглашать меня из другого города, если есть свой кадр? Но в том-то и дело, что шаг этот был вынужденной мерой противодействия, найденной на ходу. Ситуация складывалась непонятная и неловкая, и я решил, было, снять свою кандидатуру, чтобы избежать соперничества внутри кафедры, но коллеги уговорили меня этого не делать, уверенные, что на большом совете изберут меня, а, скорее всего, она сама заберёт всё-таки своё заявление. Незадолго до совета меня пригласил к себе зав. кафедрой германской филологии профессор Гуго Гугович Едиг, член совета, с которым мы за год подружились, и сообщил странную вещь: идёт интенсивная обработка членов совета, чтобы они проголосовали за мою соперницу - что бы это могло означать? Ведь «эта тётка» (так и сказал) не потянет кафедру. «Так, может, мне забрать заявление и остаться на должности доцента? - сказал я. – Мне всё это надоело». –«Ни в коем случае, - возразил Гуго. – Я тоже не сижу сложа руки. С половиной членов совета я уже переговорил. Дело, в конце концов, в принципе». И я согласился идти до конца. Да и сама производственная ситуация требовала этого: кафедра была застоявшимся болотом, нуждалась в полном смысле этого слова – в перестройке, её молодая половина ждала перемен. Результат тайного голосования оказался неожиданным. Голоса распределились ровно пополам, но счётная комиссия под давлением «неких сил» пошла на нарушение, засчитав почему-то в пользу соперницы два испорченных бюллетеня (почему не в мою?). Об этом мне сообщил Гуго, который был в составе счётной комиссии. Он выступил с возражением и даже настоял на записи в протоколе своего особого мнения, но это ничего не дало. Через некоторое время он сообщил мне, что ректорат пошёл на эту тёмную игру под давлением «каких-то сил», что он узнал по своим каналам. «Что, у тебя с ними какие-то проблемы?» - спросил он, и я рассказал ему о своих давних отношениях с кагэбэшниками и о их последних попытках наложить на меня лапу. «Ну, теперь мне всё ясно, а то я просто ничего не мог понять», - сказал он и добавил фатально: «С ними нам не совладать». Карьеристом я никогда не был. Заведовать кафедрой хотел, но не из-за должности, а ради дела: кафедра действительно нуждалась в перестройке, и все молодые и толковые работники этого хотели. После моего провала у них опустились руки. У меня тоже исчез запал. Спасала наука и студенты, которые поддерживали во мне тонус и скрашивали серую и застойную кафедральную жизнь. Но долго такая тягомотина продолжаться не могла. Здравствуй и прощай, Эстония! Свет в конце тоннеля вспыхнул неожиданно. Получаю письмо от знакомой заведующей кафедрой русского языка Таллинского пединститута Байковой. Собирается через пару лет уходить на пенсию и хотела бы, как она выразилась, оставить кафедру в надёжных руках. Предлагает должность доцента, с тем чтобы после её ухода на пенсию я возглавил кафедру. Мы были знакомы с ней по научным конференциям, в том числе и в Таллине, входили в комиссию Министерства высшего образования СССР по НИРС (научно-исследовательская работа студентов), так что она меня хорошо знала, и я не удивился её предложению. Прибалтику я любил всегда, а Рига и Таллин казались мне кусочком недосягаемой Германии. И вдруг – такое неожиданное, прямо-таки сказочное предложение! Ответил положительно и через некоторое время получил приглашение приехать с пробными лекциями и встретиться с ректором, с которым она всё согласовала. Получил на неделю научную командировку и полетел в Таллин. Встретили хорошо, прочитал лекции студентам, выступил с докладом на кафедре, был принят ректором – всё как по маслу. Даже самый трудный и практически в Советском Союзе почти не решаемый вопрос с квартирой (а тем более в Таллине!) и тот был решён оптимально: до 1980 года – две комнаты в общежитии (и это при том, что даже не все студенты были обеспечены общежитием и многие вынуждены были жить на квартирах), а в 1980-м году, после Олимпиады-80, институту вернут долг по жилфонду, недоданный из-за олимпиады, и я получаю квартиру! (Таллин был тоже олимпийским городом, так как там проходила регата, и в нём строилась своя олимпийская деревня, из-за чего городу временно заморозили жилплощадь). Об этом можно было только мечтать. До олимпиады оставалось менее трёх лет – вытерпим и в общежитии, то ли приходилось переносить в жизни. В Павлодаре тоже начинали с общежития и прожили в нём два года, а уж ради Таллина!.. Бросилось в глаза и неформальное, очень доброе отношение ректора при встрече, которая прошла не за казённым столом в официальном кабинете, а в отдельной комнате с камином, куда он пригласил и Байкову., и секретаря парткома, и мы там «обмыли» не вызывавшее никаких сомнений предстоящее решение, что для меня было уж совсем необычным. А решение такое: я оставляю документы, через неделю состоится заседание конкурсной комиссии, результат не вызывает сомнений, вот и секретарь парткома рядом, и ректор сразу же сообщает мне о прохождении по конкурсу. А в 80-м году Байкова уходит на пенсию, а я принимаю кафедру, к тому времени как раз будет и квартира. Казалось, всё это происходит во сне. Прилетел домой в прямом и переносном смысле на крыльях – переезжаем в Таллин! Через неделю будет телеграмма ректора! Проходит неделя – телеграммы нет. Проходит ещё одна – нет. Проходит месяц – получаю письмо от Байковой. Несколько растерянных и малопонятных фраз: «Ничего не могу понять. После Вашего отъезда всё странным образом застопорилось. Пыталась что-то выяснить – ясного ответа не получила. Какие-то невразумительные отговорки и туманные намёки. Очень сожалею и переживаю, но пока больше ничего сказать не могу». Это был удар. Но с какой стороны? Что думать? С кем бороться? Не с кем. От этого делалось ещё тяжелее и безысходнее. Не знаю, как бы мне работалось дальше, если бы ни произошёл счастливый поворот. В молодом Омском университете открылась новая кафедра - общего языкознания, и меня пригласили ею заведовать. Я с удовольствием принял приглашение, и у меня начался самый интересный и успешный, хотя и нелёгкий (ведь пришлось начинать с нуля), этап моей вузовской работы в Союзе. Но на этом таллинская история не кончилась. Её загадка долго сидела у меня в голове и не давала покоя. И всё-таки она разрешилась. Работая уже в университете, я как-то попал опять в Таллин, на научную конференцию по приглашению Эстонской АН (тема моего доклада была – сравнению тюркских и финно-угорских языков). Сижу вечером накануне доклада в номере гостиницы – и вдруг стук в дверь. Открываю – передо мной... Байкова! По-доброму встретились: «Заходите, рад Вас видеть». Уселись, и она начала свой рассказ: «Я не имела всё это время покоя. Страшно переживала. Всё пыталась выяснить, что же тогда всё-таки произошло. Наконец через связи добралась до ЦК республики и узнала вот что. Как только Вы уехали, ректора вызвали в ЦК и спросили: „Вы знаете, кого Вы берёте на работу? Во-первых, он немец, а немцев запрещено прописывать в Эстонии после их выступлений здесь за право выезда в Германию. А о Гейгере у нас есть особая информация из Омска - что он там является заводилой у немцев и даже создал какую-то немецкую организацию по борьбе за разрешение на выезд в Германию“. И так далее, и тому подобное...». Так разрешилась моя таллинская загадка. Это сообщение меня потрясло. Мало того, что всё это было ложью, меня возмущало, что я, когда уже давно нет комендатуры, не могу переехать с места на место даже в пределах своей страны – и это в конце 70-х годов! Я решил действовать. Вернувшись домой, написал письмо лично председателю КГБ СССР Андропову. Изложил в нём всю эту безобразную историю, рассказал, как не дают мне покоя его молодчики и вот теперь мстят за непокорность и закончил так: если работники КГБ не оставят меня в покое, не дадут мне свободно выбирать место работы и проживания в пределах страны, я сообщу об этом в ООН. Я не знал, даст ли мне что-нибудь этот неординарный и, в общем-то, дерзкий шаг, но я больше не мог и не хотел мириться с таким сволочизмом. На ответ я особенно не надеялся, а уж тем более на какой-то положительный результат, но письмо всё-таки отправил. Для очистки совести. Каково же было моё удивление, когда примерно через месяц меня вдруг пригласили в «Серый дом» (Это здание и в Омске так называлось). Вежливо встретили и провели к заместителю начальника областного управления КГБ. Не стану воспроизводить наш с ним диалог, скажу только, что длился он долго и состоял из заверений зама в том, что они тут совершенно не при чём, что они и знать не знали о моей попытке переехать в Таллин, а если бы и знали, то и не подумали бы помешать этому и т.д. На мои вопросы, откуда же в Эстонии «узнали», что я занимаюсь чуть ли не подпольной деятельностью, будоражу немцев на отъезд в Германию и являюсь местным лидером немецкого движения, которого к тому же и не существует, зам ничего вразумительного ответить не мог и всё продолжал уверять, что они тут ни при чём. Я твёрдо стоял на своём и прижимал его к стене неотразимыми вопросами, ну, хотя бы: не могли же эстонцы сами высосать из пальца информацию о моих «заговорщических» действиях и вымышленном лидерстве в каком-то немецком движении в Омске! Зам, однако, держался упорно и все мои очевидные аргументы отметал. «Останемся каждый при своём мнении», - закончил я этот бесполезный разговор. «Останемся, - ответил он, но я хочу Вам сказать, что Юрий Владимирович внимательно отнёсся к Вашему письму, вот его резолюция. В ней сказано, чтобы мы Вас пригласили и в любом случае (на этих словах он сделал упор) извинились перед Вами». – «Кто это – Юрий Владимирович?», - наивно спросил я (Андропов тогда ещё не был генсеком, поэтому его имя-отчество я просто не помнил). – «Юрий Владимирович Андропов!», - укоризненно и в то же время с подобострастием почти прошептал зам и при этом показал мне моё письмо с его надписью красным сверху. Так я получил извинение «от имени и по поручению» самого Юрия Владимировича (!) и заверения, что эти «зелёные щеглы» (так назвал их зам), которые и в университете меня ещё несколько раз подстерегали и топорно пытались обработать, больше никогда ко мне не подойдут. Только ради одного этого стоило написать письмо. А потому вышел я из «Серого дома» не только с чувством удовлетворения, но и достоинства - моральная победа на этот раз была на моей стороне. Хотя Таллина и не вернёшь... Немалого стоило и заверение, что КГБ от меня, наконец-то, отстанет, зам дал мне это ясно понять. Означало ли это, что КГБ на мне в очередной раз не отыграется за своё фиаско? Ответ не заставил себя долго ждать. И опять, уже в который раз(!), камнем преткновения стала эта сакраментальная заграница... Здравствуй, Германия! Как-то в конце учебного года, перед самыми каникулами, заходит ко мне на кафедру Галя Боброва, она тогда была деканом факультета, и, как бы между прочим, сообщает: «Из ректората пришла бумага. Требуют дать кандидатуру преподавателя на летние курсы повышения квалификации в одну из соцстран. Кого бы Вы предложили?». Во мне всё перевернулось – снова шанс! Неужели же так и не удастся за всю жизнь побывать в «загранке»? На всякий случай спросил: «А что сама?». – «Я летом председателем на вступительных экзаменах». – «Ну, подавай меня. Почему не съездить на месяцок?». На этом и сошлись. Прошли каникулы. Начался учебный год. И вдруг я как-то вспомнил об этом разговоре. Спрашиваю Боброву.: «А что с заявкой, чем кончилось дело?». – «Разве я Вам не говорила? После того как я Вас подала, проректор вызвал меня, долго мялся, а потом сказал: „Вы думаете, его пустят?“». Меня как громом поразило: «И ты смолчала?! А чем же он мотивировал? Что он имел в виду, национальность? Прошли те времена. И не ему это решать. Чем же это кончилось?». – «А что я могла сказать... Заявка осталась, но никого так и не послали». Я был взбешён. Да что же это такое! И сколько это может продолжаться?! «Ты хоть спросила его, что за этим стоит и откуда дует ветер? Который год «вишу» на доске почёта, дают грамоты за победу кафедры в соцсоревнованиях и т.д., а на какой-то месяц за границу – шиш! Как же ты могла смолчать?!». Галя ничего не ответила. «Я сейчас же иду к Лаврову (проректору по науке) и оторву ему голову! Пусть отвечает за свои слова». И пошёл. «В чём дело, Евгений Иванович? Как понимать Ваши слова?». – «Что, какие?». Объяснил, о чём речь, и, не сдержавшись, выдал ему всё, что накипело. «Да ничего такого я Бобровой не говорил. Просто решили никого не посылать». – «Это неправда, я сейчас приведу Галину Андреевну, и она подтвердит, что только что мне сказала». Лавров завертелся как уж на сковородке. Чувствовалось, что по-человечески ему было очень неудобно, он выкручивался, как мог, темнил, делал какие-то намёки, но упорно отрицал фразу, которую передала мне Боброва. Я прервал этот пустой разговор: «Евгений Иванович, я это так не оставлю», - и вышел из кабинета. Мысль работала лихорадочно – что предпринять? Я был готов идти на всё – сколько же можно, в конце концов! На дворе стояла вторая политическая весна – теперь уже горбачёвская, а тут на месяц в соцстрану не пускают – да пропади оно всё пропадом! План созрел быстро: использовать проверенный приём – письмо в ООН! Шантаж? Ну и чёрт с ним, тут все методы хороши. Но как лучше поступить? Ответ нашёлся сам собой. Помощником проректора по науке был мой хороший приятель Николай Иванович Званцев, он ведал оформлением документов на все научные командировки, в том числе и за границу, что стало в последнее время уже делом рутинным: кто куда только не ездил – и в соцстраны, и в кап., и даже на чёрный континент - в Африку. Захожу через пару дней к нему и, разъярённый, всё ему рассказываю. «Всё, больше терпеть не собираюсь, напишу письмо в ООН». Н.И. опешил: «Да не волнуйтесь Вы, Р.М. Не спешите. Всё уладится». – «Да как же уладится, когда уже не уладилось, командировку ведь не вернёшь!». – «Да что Вам далась эта месячная командировка, на хрен она Вам нужна? Мы Вам сделаем настоящую загранку, на 2 или даже на 4 года». – «Не нужна мне никакая командировка, я хочу наказать этого подлеца!». – «Да при чём тут он...», - сорвалось с языка Николая Ивановича. – «То есть?». Н.И. понял, что сболтнул лишнего и повернул разговор в другую сторону: «Нет-нет, Р.М., успокойтесь, мы сделаем Вам настоящую командировку. Только выбросьте из головы это дурацкое письмо в ООН». – «Я уже его написал», - припустил я. «Так не отправляйте. Я всё устрою днями». – «Подумаю», - закончил я и ушёл. Через день – звонок на кафедру. Н.И.: «Вы у себя? Я к Вам сейчас зайду». Ого – гора к Мухаммеду! «Не отправили письмо? Ой, как хорошо. Всё, Р.М., выбили мы с Евгением Иванычем в министерстве командировку на 4 года. Сначала на два – с продолжением ещё на два. Оформляйте документы».- «А в какую страну?». – «Сейчас заранее страну не указывают, это решается в самое последнее врем, на коллегии министерства. – «А если в какую-нибудь тьмутаракань, Монголию, например, или, того хуже, в Афганистан?». – «Ну, тут мы ничего поделать не можем, это уже не от нас зависит». Ладно, думаю, чёрт с ним, пусть хоть Монголия, тут уж не до жиру – дело в принципе. Эта «проклятая» заграница превратилась для меня в нечто фатальное, и я решил: сейчас или никогда. Тем более, что по правилам «загранки» действовал возрастной фактор – до 50 лет, а он был на пределе. И я ринулся собирать бесчисленные документы, на что уходило обычно не менее полугода: многочисленные анкеты и формуляры, десятки медицинских комиссий и кабинетов для справки о состоянии здоровья, характеристики и их заверение на всех инстанциях вплоть до обкома партии (даром, что не коммунист), собеседования на всех уровнях... Казалось, этому не будет конца. Когда всё было проделано, документы сдал Званцеву, и он отправил их в Москву, в Министерство высшего образования РСФСР – фф-уу! И началось ожидание. Моей коллеге с другой кафедры, которая тоже оформлялась за границу, положительный ответ пришёл довольно быстро. А мне – нет и нет. Я к Н.И.: «В чём дело?». - «Подождём. А ещё лучше – Вы, когда будете в Москве, зайдите сами в министерство и спросите». Дело в том, что через месяц у меня начиналась 6-месячная научная командировка в Москву для окончания докторской диссертации. «Вот будете там – и подшевеливайте их», - посоветовал Званцев. Ладно. Приехал в Москву, устроился в «высотке» МГУ на Ленинских горах, в отдельной комнате со всеми удобствами (такое полагалось докторантам) и через пару дней пошёл в российское министерство. Так, мол, и так, я такой-то, как дела с моими документами? «А мы переправили их в министерство СССР, этот вопрос решается там». Иду в министерство СССР, представляюсь, выясняю. «У нас нет Ваших документов. Не поступали». - ?! – «Как так?». Иду назад в министерство РСФСР, сообщаю. «Уверяю Вас, документы были туда своевременно отправлены. Вот исходящий номер и дата», - повторил референт и показал мне книгу регистрации. Иду опять в министерство СССР – так и так, вот мол исходящий номер и дата. «Ничего не поступало, вот и наша книга входящих». Что тут делать! Иду опять в министерство РСФСР. Референт многозначительно посмотрел на меня и сказал: «Если хотите, чтобы всё получилось, срочно соберите все документы поновой и пришлите. Тут ими интересовались... – и он многозначительно посмотрел на меня. «Кто?» – «Ну... я точно не помню, – и отвёл глаза. - Был тут и ваш проректор Лавров... Но я уверяю Вас, мы своевременно отправили Ваши документы в министерство СССР. Мой добрый Вам совет: немедленно приготовьте дубликаты и пришлите их повторно», - сказал он настоятельно, нажимая на каждое слово. Чувствовалось, что это был порядочный человек, который мне сочувствовал и искренне хотел помочь. Бросаю все докторские дела, лечу за свой счёт в Омск, собираю снова всю эту кучу документов и привожу – теперь уже прямо в министерство СССР и лично сдаю их в руки уже этому референту. Успокоился и принялся за свои дела. Но покоя на душе не было. Поближе к весне решил наведаться в министерство и проверить, всё ли в порядке. Референт достал мою папку, пролистал бумаги и, вопросительно посмотрев на меня, ответил: «С Вашими – всё в порядке, а где документы жены?». (По условию контракта – когда командировка на 2 и более года, полагалось ехать вместе с женой). Я опешил: «Документы жены ведь были с самого начала и никогда не терялись!». – «Но их нет». Не стану описывать весь дальнейший разговор и попытки разыскать теперь уже докумены жены в обоих министерствах. Кончилось тем, что я позвонил жене в Омск и велел ей собрать все дубликаты, благо, время ещё было. Получил их вовремя и сдал. При этом мне сказали, что вопрос будет решаться на коллегии 11 мая, а мне необходимо явиться накануне на собеседование. Хорошо, что моя командировка в Москве заканчивалась в июне, так что я был на месте и имел возможность подстраховывать дело. В конце апреля опять зашёл в министерство - уточнить, всё ли в порядке – как чувствовал!.. Референт достаёт папку: «С документами жены всё в порядке. А где Ваши документы?». Мне сделалось плохо. «Как где! - почти заорал я. – Я же сдал их лично Вам, уже повторно!». Референт порылся в шкафах, кликнул помощницу, та – секретаршу, о чём-то пошептались, куда-то сходили – моих документов нет. Это было выше моих сил. Я не знал ни что говорить, ни что делать. Все трое стояли молча, в растерянности. Молчание нарушил референт, явно смущённый: «Выход один – срочно достать дубликаты. Но не забывайте: коллегия 11-го мая, документы должны быть накануне. Причём это последнее заседание в этом учебном году, а командировка с 1-го сентября. Если не успеете...». Я был в стрессе. До 1-го мая оставалось три дня. Затем три дня майские праздники, а потом 9-е мая – опять праздники. Что можно успеть за эти считанные дни? Да и кто без меня в Омске станет этим заниматься? Голова шла кругом, но надо было что-то делать, сдаваться нельзя. Позвонил своей лаборантке, попросил её напечатать все дубликаты, жене – обежать больницы и достать копии всех справок о здоровье, а сам опять купил за свой счёт билет на самолёт и первого мая был в Омске. К счастью, почти все документы были собраны. За оставшиеся дни с 4 по 8-е мая мне удалось их снова заверить, объясняя всем ситуацию. 9-го мая все праздновали День победы, и мне, конечно, тоже хотелось побыть с семьёй, но... жена провожала меня в аэропорт. Я молил небо (вдруг нелётная погода, ведь всё зависело от одного дня!), чтобы не отменили почему-либо рейс. Но всё обошлось, и я в этот же день был в Москве. На следующее утро к 9-00 - в министерство. Кладу на стол референту папку с документами и громко - ко всем присутствующим: «Товарищи, будьте свидетелями – сдаю папку с документами!». Все переглянулись, а референт смущённо произнёс: «Ну что Вы, ну что Вы, Р.М. ... Теперь уж всё будет в порядке. Садитесь». Просмотрел документы – точно всё в порядке. Осталось узнать, в какую же «монголию» он меня наметил. Промелькнула мысль: «Хоть из вежливости поинтересуется, куда бы я сам хотел?». Как бы в ответ на мои мысли, вопрос референта: «А куда бы Вы хотели?». Отвечаю заготовленной фразой: «Куда пошлёт родина».- «Гм... Но всё-таки?». Куда бы я хотел, я-то знаю, но... Видит око, да зуб неймёт?.. Рассуждаю вслух: «В азиатские страны – языков не знаю, кроме, разве, казахского, да кому он там нужен? Работать будет трудно, стало быть – в какую-нибудь европейскую страну. Или в славянскую, потому что я славист, или в ГДР - потому что немецкий мне всё-таки родной, как-то да умею...» (О ФРГ, понятное дело, и язык не повернулся сказать). Подумав, референт вызвал помощницу: «Как у нас с Берлином? Уехал предшественник из Гумбольдт-университета?». – «Да, у него срок вышел, место освободилось». – «Точно – свободное?». – «Точно». И ко мне: «Как Вы смотрите на Гумбольдт-университет?». Подо мной поехал стул. Я сидел онемевший и не в силах был отвечать, не веря своим ушам. «Так как? Не возражаете?», – повторил он вопрос, посмотрев на меня с лукавинкой. «Нет... То есть да... Конечно. Согласен». Не знаю, догадывался ли мой визави, что творилось в моей душе?.. Думаю, да. Чувствовалось, что делал он это с удовольствием, воздавая за перенесённую нервотрёпку – свет не без добрых людей... «На этом и остановимся. Завтра на коллегию», - закончил он по-деловому, а потом как-то проникновенно посмотрел мне в глаза и по-отечески (он и был значительно старше меня) добавил: «Настойчивый Вы человек. Всё правильно... Молодец». И крепко пожал мне руку. На коллегии всё прошло гладко: задали несколько чисто формальных вопросов, и утверждение состоялось. А через несколько дней – и приказ по министерству. Отъёзд был назначен на начало сентября. Но я до последних дней всё не верил и ждал, что вот-вот что-то случится и поездка сорвётся. Когда в конце августа позвонили из министерства и сообщили, что отъезд задерживается, во мне что-то оборвалось - вот оно! Но на этот раз я ошибся. В конце сезона отпусков было трудно с билетами, и из-за этого отъезд был отложен на неделю. Точно в указанный день мы с женой на поезде «Москва-Берлин» отъехали от Белорусского вокзала. Казалось бы, какие ещё могут быть сомнения? И всё-таки на душе было неспокойно, пока не пересекли границу. После всего, что пришлось преодолеть, это казалось нереальным. И всё-таки это было так – не даром на дворе стоял 1987 год, а до падения Берлинской Стены оставалось всего два года. Через считанные часы поезд миновал ещё одну границу, и – здравствуй Германия! Долог и тернист был к тебе путь. Но – дорогу осилит идущий.
Муха: Да хороший рассказ. Намлос спасибо.
nadishana: xm пишет: цитата: то есть ты готов, чтобы тебя расстреляли или сослали в гулаг на благо развития ндустрии, науки и образования нашей Родины? Нет конечно, и я прекрасно понимаю что это крайне ужасная оборотная сторона медали Это пакет услуг, брат. Если ностальгируешь по жизни в великой державе, будь готов, что в любой момент за тобой приедет черный воронок и держава использует тебя как сырье для своего процветания. А если не готов, почто сотрясать воздух?
Ganesha: по данным Центрального Аналитического Центра РФ отдела ЗАГСа на 1 июня 2010 г. в Российской Федерации по документам числится живого населения только 89 654 325 человек, а не 142 000 000, как заявлено официально в переписи населения.http://prpk.info/news/zajavlenie_osoboj_vazhnosti_i_osoboj_srochnosti/2011-03-02-2308
Napoleon: namlos пишет: Попадёшь к ним в лапы – в век не выпутаешься. Будут делать с тобой всё, что им надо Причем все эти таинственные они - точно так же завербованы предыдущим поколением "невзрачных сереньких человечков", и сами являются рабами этой системы, не принадлежат сами себе, не выдерживают и кончают с собой, и т.д...
Ganesha:
Ganesha: Истории из жизни (из книжки) :))) Врач Преподаватели были настолько уверены в моем успешном будущем, что засчитали мне все четыре экзамена на «отлично». Мало того, меня перевели на бесплатное обучение, так как уверовали, что я не кто иной, как воплощение душ Пирогова, Сеченова, Павлова, Бурденко, Кащенко и еще много кого. Решив не портить мою голову пятью с половиной годами обучения, выдали мне диплом с отличием и вручили орден «За заслуги перед Отечеством» первой степени от некого президента. Вчера ко мне выстроилась очередь больных столбняком и педикулезом, при помощи щелчка пальцев я вылечил всех. Узнав об этом, люди решили сделать меня Директором мира, но я скромно отказался. Москва. Посольство Когда я пришла за визой в английское посольство, они обрызгали духами мой паспорт и протянули его мне в развернутом виде. Там был штамп со словами «Умоляем остаться в Лондоне навсегда», в форме сердечка из розовой перламутровой губной помады. Пришлось долго объяснять: – Айм сори, не могу навсегда. А кто же будет дома картошку копать? С трудом убедила их, что двухнедельного визита для обеих сторон будет вполне достаточно.http://rghost.ru/1393355
полная версия страницы